Он взмок и скукожился от непомерно циничной лжи, а Люся единственный раз за весь их шизофренический роман посмотрела на него так, как смотрит врач на больного, прикинувшегося здоровым.
И поэтому вчера, выслушав ее рассуждение о том, что тетке Анфисе может что-нибудь срочно понадобиться среди ночи, Митя почувствовал мерзкий, с гнильцой, холодок: вспомнил тот медицинский Люськин взгляд. Несуществующая тетка Анфиса вдруг самовольно сделалась живее, чем он ее задумал, и с ходу напакостила. Что ж, сам же ее и сотворил такой стервой. Привычка выкручиваться хоть и со скрипом, но сработала и вчера. Митя виновато покачал головой.
– Ты права, Люсек. Извини, я совсем не подумал. Хотелось побыть с тобой. – Он следовал главному правилу врущего: как можно скорее переходить к правде. – Но, наверное, не судьба.
Остаться здесь, в Люсиной каморке, было нельзя. В баре дежурили охранники, каждому из которых при приеме на работу Арсен специально пояснял, что внизу, в подвальном помещении, ночует девушка Люся, приставать к ней запрещено под страхом увольнения (срабатывало не со всеми), но взамен Арсен требовал от нее 'никогда никого не водить'. 'Если я говорю людям, что тебя нельзя, – пояснил он, – то и не надо им показывать, что тебя можно'.
– Ты права, Люсек, – повторял Митя виновато. – Я сегодня показал себя как пошлый эгоист.
Она улыбнулась:
– Да ладно. Давненько не лазила в окна. Если что, освежим навыки.
Когда она говорит так, растягивая губы в улыбке, Митя сбивается, теряет нить лжи, и если бы в такой момент она спросила у него о чем-то, что снова потребовало бы вранья, он, скорее всего, не смог бы сочинить ни слова.
– Все-таки никто из вас не был прав, – сказал Стас и выдернул Митю из его раздумий.
– Че гришь? – выдернутый из раздумий Митя по ошибке отозвался на языке, который следовало использовать совсем в другой среде, в дежурке 'Югинвеста', с пистолетом 'ИЖ-73' на боку.
Стас крякнул от удовольствия:
– 'Че гришь'! Какая прелесть!
Митя вздохнул.
– Прости, музыкой навеяло. Так о чем ты?
– Я грил сейчас о том споре с Генрихом? Оба вы не правы.
Стас посмотрел в сторону бара, мол, не принести ли водки с тоником. Но махнул рукой. В нем угадывалась легкая грусть. Люся однажды сказала: 'Видишь, Стас всегда грустнеет, когда Генрих играет. Наверное, – сказала она шепотом, – завидует'. Он всегда хотел играть на фортепьяно, но его отец настоял, чтобы Стасик выучился на саксофоне. Стасу никогда не нравился саксофон, хоть играл он на нем превосходно. Митю так поразила тогда эта деталь, что он долго не мог слушать игру Стаса, всегда снайперски точную, полную филигранного драйва там, где надо. Даже его атлетиче-ская фигура и хвостик, растущий ниже лысины, начали вызывать в Мите жесткое отторжение. Ничего не изменилось в человеке. Ничего плохого Митя о нем не узнал. И все-таки он больше не мог относиться к нему, как прежде. Мите казалось, что так хорошо играть на инструменте, не любя его, – лицемерие.
– Ты ведь говоришь, что нам нужна традиция?
Сегодня Митя не был настроен на серьезные темы.
– Да не говорил я, что нам нужна традиция. Я просто говорил, что жить в мире, основанном на традиции, приятней и правильней. Мне кажется, что традиция? ну, как краеугольный камень.
– Вот так?
– А мир, в построении которого обошлись без краеугольного камня, – временное жилье. И не больше.
– Хорошо загнул.
Стас махнул своей тяжелой рукой и все-таки пошел за водкой с тоником. Обычно перед работой пили Витя-Вареник и Люся. Ни Стас, ни Генрих не употребляли. Но Люся опаздывала, и все шло не так, как обычно. Вернувшись, он поставил стаканы беззвучно, чтобы стуком не помешать музыке.
– Он в одном прав: где она, традиция наша? – Стас махнул всей пятерней в сторону Генриховой спины, красиво замершей у пианино. – Ты же не станешь рядиться в косоворотку? Это выглядело смешно уже при Льве Николаевиче. А привело к вещам, совсем не смешным. Ну да ладно. Знаешь, я тебе вот что расскажу. Мой отец был человек, помешанный на Западе. Все, как в их мемуарах: джаз на рентгеновских снимках, джинсы 'Ливайс' морячкам заказывали и ждали потом по полгода, пока те вернутся из плаванья. Понимаешь, о чем я?
– Ну? в общем.
– А я в этом вырос. Все учились играть 'Сурка', а я – 'It's Аll Right, Mama'. Одним пальцем. – Он показал, как играл одним пальцем. – Да?
Когда водка уполовинилась, Митя выглядел несколько растерянным. Он не любил оставаться немой мишенью для чужих аргументов. Но он был рассеян. На реплики Стаса реагировал лишь вдогонку и скоро вообще перестал отвечать. Найдя в Мите спокойного слушателя, Стас рассказывал обстоятельно:
– В общем, фантастический мир советского Запада – кстати, полный своих традиций, да, вполне уютный? Отец преподавал игру на баяне в кружке дворца пионеров. У него было вполне такое спокойное, но окончательное помешательство. Кого у нас только не перебывало! Я был уже взрослый, помню отлично. Приходили какие-то хипповато-бомжеватые личности в телогрейках и джинсах. Мама, помню, сажала их пить чай, они борща просили. Бывали совсем уже законченные эстеты, да? О! 'Сибариты духа' – отец их называл. И эти-то сибариты духа месяцами откладывали со своих инженерских зарплат на бутылку виски – на бутылку контрабандного весьма сомнительного виски – и устраивали пиршество. Приурочили, кажется, к какой-то годовщине Октября? Ну да, так? осень была. Митя! Они на самом деле священнодействовали, когда откупоривали бутылку! Это было зрелище! Тишина, глаза горят. Долго спорили, закусывают ли виски. Один цитировал Хемингуэя, другой, кажется, Ремарка или? не помню. Поругались – веришь, поругались из-за этого. Мама бегала за кем-то на лестничную клетку, кого-то с кем-то мирила. Отец достал из заначки настоящую сигару, толстую, как огурец. Уж где он ее достал? И как они потом начали пить этот виски! Льда наколотили молоточком для отбивных. Я это помню! Понимаешь, эти лица, на которых так и отпечатались всякие там пульманы-ватманы, годовые планы и что там еще было? очереди за синими цыплятами? ну, не важно – и вот они глотают виски, а виски не лезет. Невкусное потому что. Они-то думали: виски! Вот, допили всю бутылку, передавая из рук в руки сигару. Как апачи – трубку мира, честное слово. И никто не признался, что виски – дрянное. Виски-то было какое-то самое дешевое. Ни один ни гугу. Бывает… – Стас потянул из стакана и, пока глотал, вспомнил, видимо, нечто очень важное, так что еле дождался, пока глоток минует горло. – Я, например, до недавнего времени был уверен, что в песенке про крокодила Гену поется: 'Каждому, каждому лучшее делится', – сказал он и развел руками. – И ведь сколько лет! Вот как услышал неправильно в первый раз, так и слышал потом все время. Так-то.
Щелкнула дверь, и Митя, так и не успев понять, к чему Стас упомянул детскую песенку, посмотрел в ту сторону. Но нет, не Люся. В зале уже появилась публика, и Генрих, зная, что Люси до сих пор нет, играл, видимо, только для того, чтобы Арсен не заметил ее отсутствия.
– В девяносто пятом, когда Би Би Кинг приезжал, отец просто чумной стал. Места себе не находил. 'Времена-то как изменились! Стас, как времена изменились!'. А до тех пор – до приезда Би Би Кинга – времена, значит, не изменились. Кровь из носу, нужно ему съездить на этот концерт. Съездить – и умереть. Так и говорил. Съездить – и умереть, черт побери. Но он тогда уже без работы сидел. Раз смотрю – баяна его нет. На шкафу всегда лежал, а тут вдруг нет. И главное, давным-давно не снимал его оттуда. Приходит. Я, говорит, баян продал – сам мрачнее тучи. А тот баян ему мать подарила, еще Сталин был жив. В последнем себе отказывала, копила. Семейная реликвия, понимаешь? Добавил я ему денег, купил билет туда-обратно. Словом, поехал он. Не знаю? зря я его отправил. Может, ничего бы и не было. Так и дожил бы в своей сказке. Ему оставалось-то немного с его нефритом. В общем, приехал он оттуда пустой, как выпитая бутылка. Папа, что да как там было? Как концерт? Отвечает что-то несвязное. Концерт, мол, замечательный, Би Би Кинг – великий. Разболелся он на следующий же день, слег. Неделю всего промучился. Все мне напоследок рассказал. Мамы не было, он только мне рассказал. Мама так и не знает – хорошо, мол, что он тогда съездил, хоть в конце прикоснулся к тому, чем всю жизнь бредил. А было вовсе не так. Приехал он в Москву, билетов в МДФ уже, конечно, не было. Спекулянты в первый же день скупили. А у
