не по-настоящему, а для кино!
В тот вечер был праздник. Адмирал был на награждении у самого Сталина. А вечером мы все были приглашены на торжество в эту честь, в лучший московский ресторан! Я и Анна нарядились, как в том русском фильме, где героиня со сцены про пять минут поет, – а всего лишь под обычное платье для прогулки с юбкой солнце-клеш, еще и нижнюю юбку надеть, накрахмаленную до твердости, чтобы пышность создавала, вот и вечерний туалет! Как назло, погода была ужасная – за нами машину прислали, так мы от подъезда бежали со шляпками в руках и еще плащи держали, пригнувшись, чтобы полы не распахивало и платья дождем не намочить, зонтики в такой ветер были бесполезны. Приехали с прическами, растрепанными до полного безобразия, пришлось нам в дамской комнате волосы в порядок приводить, но все это совершенно нас не расстроило, ведь радость какая, что наши мужчины с войны вернулись, с победой и наградами! В зале играла музыка, было много офицеров в полном параде, я и Анна были самыми красивыми и нарядными из всех присутствующих дам, нас наперебой приглашали на танец, но я была лишь со своим рыцарем, а вот Анна, конечно же с дозволения своего Адмирала, пару раз кружилась в вальсе с кем-то из знакомых. На стол подавали блюдо «шашлык», которым, как мне любезно разъяснили, в Москве славится именно этот ресторан. Нам было очень весело и хорошо. Но я помню, как уже тогда адмирал о чем-то говорил с моим мужем, и оба они имели очень озабоченный вид. А за окном в темноте лил дождь и завывал ветер.
Назавтра с утра приехал Пономаренко. Адмирал скоро уехал к себе на службу, а мы все вчетвером заперлись в кабинете в квартире Лазаревых, оставив детей на попечение Марии Степановны и домработниц. Тогда я и увидела волшебный прибор, извлеченный из сейфа, и как по экрану бегают картинки (я знала уже, что такое телевизор, но это было совершенно не похоже!).
– Советская наука, самая передовая в мире, – сказал Пономаренко, – но, товарищ Смоленцева, до поры никто лишний о наших возможностях знать не должен! Сейчас нам придется форсированно поработать – так, может, сообразите нам чай?
О, мадонна – лишь сейчас я поняла, что такое орден «Рассвета»! Те, кто каким-то образом могут видеть будущее в волшебном зеркале (или с помощью гениального изобретения – какая разница?) и давать советы даже русскому Вождю! Это будущее пока еще не свершилось – и потому, видя что-то плохое, можно его избежать. И в этом нет зла – вопреки тому, что прорицатели и предсказатели помещены Господом в восьмой круг ада – если жизнь это наше испытание, то что плохого в том, если мы будем видеть чуть дальше, уже последствия наших поступков?
А будущее могло быть ужасным! Если эта война превзошла по жестокости все, что знал прежде подлунный мир, то какой должна стать война следующая? Я видела и слышала то, от чего стынет кровь, – как на месте городов остаются выжженные пустоши, как невидимая отрава разносится на сотни и тысячи километров, убивая и калеча даже нерожденных младенцев в чреве матерей, как огромные волны от искусственных взрывов смывают целые страны, как сходятся в битве тысячи плавающих, ныряющих, летающих и ползающих боевых машин невиданной мощи. О, мадонна – я считала Страшный суд делом бесконечно далеким, мне до того и в голову не приходило, что Армагеддон может быть вполне реальным, рукотворным, и таким близким, лет через двадцать, тридцать – мои дети не успеют еще состариться, да и я сама этот ужас увижу!
– Не увидишь, Галчонок! – ответил мне мой рыцарь. – Затем мы и здесь. Будущее не безмятежно – и первая из преград вот эта. Можно сделать так, чтобы это все осталось за гранью реальности – и мы это сумеем!
И мне сразу стало спокойно. Если мой муж говорит так. С которым я готова идти хоть в рай, хоть в ад, сражаться со всеми вылезшими оттуда чертями – не то, что с теми, за океаном, кто ради своего богатства мечтает о следующей войне. Мы сумеем, у нас все получится – разве может быть иначе?
Мадонна, неужели и здесь ты услышала мои молитвы? Что жизнь без преодоления препятствий становится слишком пресной? Я тогда сказала это, совершенно не подумав, что мне откроется такое!
Но если бой начат, и враг показался – надо сражаться и победить. Иначе ведь и жить незачем?
Русский Вождь выслушал наше предложение абсолютно равнодушно. А затем сказал то, что никак нельзя было ждать от диктатора с абсолютной властью. Что надо спросить самого Лазарева – и пригласил его в кабинет. И сказал, что как Лазарев решит, так и будет. А Лазарев ответил мне коротким русским ругательством, причем сказано это было тоже спокойно – видно было, что Джо и наш фигурант или заранее все отрепетировали, или предвидели без вариантов. Насколько мне известно, Сталин никогда прежде и ни с кем не играл в такую демократию. Могу оставить процентов десять на то, что даже диктатору иногда хочется пошутить. Но девяносто – за то, что ни он, ни Лазарев не свободны в своих решениях, а обязаны учитывать позицию третьей стороны, которая Лазарева и прислала.
– Набавлять цену до максимума? – спросил президент. – Просто чтобы узнать, на каком уровне русские готовы согласиться.
– Бесполезно. Судя по абсолютному отсутствию реакции на изменение цены, у Джо на кону гораздо большее. То, что он никогда не уступит. И надо было видеть взгляд Лазарева: он смотрел на меня даже без вражды, а как цивилизованный европеец на африканского царька, предлагавшего выкуп в миллион зеркалец и бус. Мне было искренне обидно за Америку, сэр!
– Переход ко второму действию?
– Сначала мне пришлось выслушать Джо. Который поинтересовался, а на каком, собственно, основании мы требуем отставки «одного из лучших советских адмиралов» – и что СССР все же не Панама, где американскому послу дозволено распоряжаться как высшей власти. Если же мы настаиваем на формулировке, «ради дружеских отношений между нашими странами», то должны предъявить, указав свидетелей, какие конкретно поступки или публичные высказывания Лазарева носили антиамериканский характер?
– Ясно. Так что со вторым вариантом?
– Я попытался вызвать объект на откровенность. Узнать, что конкретно он имеет против Америки. Заявить, что если он или его семья пострадали от действий властей или
