Чернов поспешно схватил ее за руки:
– Да ты чего?! Ну не здесь же, ну?!
Агата резко успокоилась, окинула Чернова новым, оценивающим взглядом.
– Ты прав, Егорка. Не здесь.
Она решительно встала, собрала фотографии в папку, не глядя бросила на стол тысячную купюру. Не дожидаясь сдачи, потянула Чернова за собой. Тот не сопротивлялся. Лишь на улице, вдохнув морозного воздуха, спросил:
– Куда мы?
– Ко мне, Егорка, – задумчивая Агата отвечала на автомате. – Я тут двушку снимаю, на Красной.
– Так я на колесах, – Чернов суетливо полез в карман за ключами.
– Не хочу. Не надо, – Агата неуверенно взяла его под руку. – Давай пройдемся, погода такая славная! Вдруг это моя последняя прогулка?
Чернов хотел возразить, успокоить, но вместо этого пошел молча, послушный, как пес на поводке. Столько лет мечтал пройтись с ней вот так, за руку, по улице, на виду у всех, а теперь, когда мечты сбылись, плелся рядом и не понимал ни черта… Агата с видимым удовольствием выдыхала клубы белесого пара в звенящий вечер. Людей на улице почти не было. Под ногами скрипел свежевыпавший снег. Совсем как в квартире мертвой Сазоновой.
Свет включать не стали. Не было никаких прелюдий, предварительных ласк. Агата стянула берет, рыжие волосы взметнулись, высекая искры, испепеляя разум Егора электрической дугой. В себя Чернов пришел уже в спальне. Они целовались, как обезумевшие, и Агата стаскивала с него куртку, пиджак, расшнуровывала ботинки. Он же, одуревший от внезапно нахлынувшего счастья, мял ее стройное тело, неумело, как подросток, хватал за грудь, за бедра. Непослушные пальцы не справлялись с тугими пуговицами блузы. Чернов рванул в разные стороны, и легкий шелк затрещал, как рвущаяся бумага. Пуговицы, весело стуча, запрыгали по полу.
В падающем из окна свете убывающей луны Агата сияла глянцем. Сеть оплетала ее тело от острых ключиц до впалого живота. Легкий сквозняк шевелил разорванные волокна, от чего сеть казалась живой. Это должно было оттолкнуть Чернова, но неожиданно возбудило еще сильнее. Он повалил Агату на кровать, рывком развел стройные ноги, но она вывернулась, ловкая, как угорь.
– Нет, нет, милый, – лихорадочно зашептала она, еле сдерживая его жадные руки. – Тебе нельзя, Егорка! Не сейчас! Позже, чуть позже! Я дам тебе все, я дам тебе больше, чем все, но позже…
– Я хочу тебя, – Егора трясло от желания, – хочу сейчас! Не хочу ждать!
– Тише, милый, тише, тише… Я все сделаю сама… я все сделаю…
Она наклонилась, кусая его сосок. Оставляя языком влажную дорожку, двинулась ниже, делая краткие остановки на поцелуи. Ниже. Еще ниже. Коротко вжикнула молния. Егор охнул, зарылся пальцами в густые рыжие волосы. Ему казалось, что Агата хочет проглотить его, выпить досуха, до последней капли. Острые ногти до крови впивались ему в бедра, подталкивая, призывая двигаться быстрее, и он отдался ее воле. Разум заволокло влажным туманом, и Чернов с готовностью рухнул в него, не зная, что ждет там, внизу – твердая земля или бесконечная пропасть. Но внизу оказалось ласковое теплое море. Оно объяло его естество, вобрало в себя, и Егор впервые в жизни кончил так оглушительно, что подкосились ноги.
– Почему не сейчас? – спросил он позже, когда сумел собрать воедино лениво расползающиеся мысли. – Чего мы ждем? Ты ведь тоже этого хочешь, я чувствую…
Агата перекатилась на живот, кивнула понимающе.
– Старая не чует девственников, а ты формально все еще девственник, Егорка. Я даже не думала, что в твоем возрасте можно ни разу… – Она осеклась, почувствовав, как напрягся Чернов, и поспешно затараторила: – Нет! Нет, я не смеюсь, ты не подумай! Это очень трогательно, очень. Я тобой восхищаюсь. Когда руны сказали, что ты сможешь избавить всех нас от Старой, я не верила, а тебя увидела и все поняла сразу. Никто не станет сражаться с таким страхом ради денег. То есть сражаться-то можно, а вот победить… Победить Старую может только человек искренний, самозабвенный. Ты, Егорка. Ты действительно можешь защитить меня. Потому что любишь.
«Люблю? – отрешенно подумал Чернов. – Да, черт возьми, люблю! Люблю ее и всегда любил! Все эти годы ни с кем не спал, не встречался даже…» Ему вдруг захотелось сделать что-то безумное, раскрыть окно и закричать на всю улицу, спеть серенаду, метнуться в цветочный магазин за миллионом алых роз… но весь порыв ушел, как вода в песок, в тихий Агатин голос.
– Полночь скоро.
– Почему в полночь? – Чернов попытался обратить все в шутку. – Что за театральщина дешевая?
– Это не театральщина – это наша жизнь. У волшбы полно всяких законов, правил и условностей. – Агата прижалась головой к его груди. – Тук. Тук. Тук. Как у тебя сердце стучит… Ночью Старая может остановить его усилием воли, а днем понадобится сложный ритуал, и никаких гарантий, что…
Тук. Тук. Тук. Это в дверь. Деликатно, но настойчиво. Электронный будильник на тумбочке показывал одну минуту первого. На спине Агаты – Чернов почувствовал это подушечками пальцев – проступили мурашки.
– Пора.
Она прошептала это так обреченно, что Егора, наконец, проняло.
– Мы ведь можем просто не открывать, – неуверенно предложил он.
– Старая входит куда хочет и когда хочет. У нее разрыв-трава в палец зашита.
