Признаться, меня самого интересовал этот вопрос – и тут меня озарило. Ну конечно! Кусочек шкурки Рудика, который он протянул мне тогда со словами: «и это возьми, пригодится». Этот бесценный артефакт завалялся в кармане, и «вольные» его просто не заметили при обыске. А если б и заметили, то сто процентов не поняли, что это такое.
– Помог старый друг, умеющий проходить сквозь аномалии, – сказал я, коснувшись кармана, в котором лежал последний подарок погибшего друга. – А теперь просто отдай мне мой нож.
– Твоя взяла, – произнес Перевозчик, отстегивая с пояса ножны и протягивая мне. Ну да, смертоносное свойство «Бритвы» иссушать тела тех, кто рискнет к ней прикоснуться, действует только на живых. Для мертвых оно безопасно.
Конечно, интересно мне было, как это бывший предводитель «монументовцев» умудрился умереть, и при этом продолжать вести себя как живой – но, с другой стороны, какая мне на фиг разница? Поэтому я просто вытащил из ножен «Бритву», подошел к Перевозчику – и двумя ударами ножа, способного рассекать границы между мирами, разрубил погнутые пластины экзоскелета, зацепившиеся за балку.
– Теперь мы в расчете, – сказал я, отправляя «Бритву» обратно в ножны. – Я обещал тебе свою жизнь за жизнь моих друзей – и сейчас вернул долг. Живи дальше, если это, конечно, можно назвать жизнью. И с Монументом я тоже рассчитался сполна.
– Согласен… – прозвучало из разных концов зала.
Теперь, когда я расквитался со всеми долгами, у меня было лишь одно желание – поскорее уйти из Зоны, которая осточертела мне уже очень и очень давно. Поэтому я просто развернулся и пошел к выходу из этого проклятого помещения.
Искать обратный путь в бетонном лабиринте не пришлось – достаточно было лишь идти по многочисленным следам, оставленным толпой «монументовцев» и сталкеров. Надо же, и в пути они не передрались, хотя я думал, что не сдержатся и набросятся друг на друга! Видать всем им реально надоели разборки. Что ж, надеюсь хоть теперь в Зоне настанет мир и спокойствие. Да только надолго ли? Ох, сомневаюсь…
За очередным поворотом коридора послышались голоса. По ходу, не все ушли, обсуждают что-то. На всякий случай я снял с плеча пушку Гаусса. В Зоне часто мирные беседы перерастают в перестрелки, и тогда лучше держать оружие наготове.
Я завернул за угол, постоял пару секунд, оценивая увиденное – и закинул «гауссовку» обратно за спину.
Прямо на бетонном полу горел костер, сложенный из таблеток сухого спирта. Над костром завис чайник, подвешенный на специальных раскладных рогульках, которые равно хорошо и в землю втыкаются, и при необходимости устанавливаются на любой относительно ровной поверхности. А вокруг костра сидели те, кого я совсем недавно собственными глазами видел мертвыми – Меченый и четверо «кукол», которых мы с ним убили собственноручно. Только теперь глаза у них были обычными, человеческими, без примеси ледяной синевы. И вся эта компания с увлечением уминала тушенку из банок, словно до этого голодала неделю.
– Здоро?во, бродяги, – в некотором замешательстве произнес я. – К костру пустите?
– А чего ж не пустить, присаживайся, – сказал Меченый, ткнув вилкой в свободное место меж собой и «куклой», которой – я точно помнил – совсем недавно гранатой оторвало голову. Только теперь эта голова была на месте и смачно чавкала. Ну дела…
Я сел куда было сказано, и бывший обезглавленный тут же сунул мне в руки банку с тушенкой, достав ее из своего рюкзака. Отказываться я не стал, ибо жрать хотелось даже больше, чем спать – нормальное, кстати, состояние для сталкера в Зоне. В общем, достал я «Бритву», одним движением вскрыл подарок и принялся есть с ножа. Я ж не эстет как некоторые, вилки с собой не таскаю.
– Нож себе вернул, значит, – кивнул Меченый. – И Монумент расколотил к чертям. Рад, что я в тебе не ошибся, сталкер. Ради такого друга и помереть разок не жалко – все равно ж оживит.
– Это точно, – хмыкнул «обезглавленный». – Я, например, с того момента как меня Монумент захватил, ни хрена не помню. Как свет выключили. А когда включили – смотрю, Меченый костер разводит.
– А я помню, – отставив банку в сторону, сказал второй. – Как отпустило меня, и я начал кишки свои в брюхо запихивать. И как Снайпер мне в башку выстрелил, тоже помню. А потом как и у тебя – Меченый, костер, чайник…
– Как это понять? – подал голос третий. – Вы же нас, получается, убили – а мы живые. Как и те сталкеры, что сейчас мимо нас прошли.
– Хоть весь мозг себе сломай – не поймешь, – покачал головой Меченый. – У меня раненая рука, считай, на ампутацию была, а сейчас будто новая. Не говоря уж о том, что я, например, отлично помню, как умер. И как очнулся словно от сна. И на одежде – ни одного пулевого отверстия, и крови нет. Кстати, Снайпер. Ты тоже как-то по-другому выглядеть стал. Морщин что ли на портрете прибавилось – не пойму.
– Морщин? – удивился я.
На том теле, которым меня снабдил Кречетов, с морщинами было всё в порядке. То есть, их просто не было. Гладкая морда, словно восковая. И отсутствие каких-либо линий на ладонях…
Я машинально взглянул на свою руку – и замер.
Она была прежней. Такой же грязной, как и раньше – в Зоне с гигиеной, мягко говоря, не очень. Но сейчас грязь эта не была размазана по руке, словно по стеклу. Она намертво въелась в линии жизни, сердца, ума, в трещины и шрамы, которых не было до той минуты, как я вошел в Монумент и своим желанием взорвал его изнутри к чертям крысособачьим…
