ног, опрокидывая на бортик фонтана, и сам был повален на землю — сотрудники стражи недаром ели свой хлеб. Рядом, совсем недалеко от меня, бился, как выдернутая из воды рыбина, «лавочник», пытаясь сбросить с себя сразу двух стражников, поваливших его на брусчатку Старой площади. Но все это было уже не важно — я распихивала людей в штатском, внезапно заполнивших еще недавно полупустой пятачок у фонтана, пробиваясь к Максу.
Добралась, рухнула на колени рядом, с трудом подавив паническое желание оттолкнуть лекаря, только чтобы самой увидеть, что с ним. И встретила изумленный серый взгляд, устремленный на меня. С расшибленного лба у Макса стекала кровь, целитель был занят тем, что магически осматривал руку прима-мастера, которой тот пытался отвести первый удар. А сквозь две прорехи в черной кожаной куртке, на груди и на животе, весело синел целехонький свитер — саарская шерсть, вязка лицевой гладью…
Вердикт лекаря был краток, но крайне оптимистичен на фоне того, что могло бы быть — всего лишь сильный ушиб и вывих правого запястья. Получив общеисцеляющее заклятие и тугую повязку, а также лечебные рекомендации, приправленные грозным: «Руку не нагружать!», — Макс успокоился. Целитель, осматривавший рабочую конечность прима-мастера, клятвенно заверил — при соблюдении рекомендаций работоспособность восстановится на сто процентов. После чего нас отпустили с миром. Вольфгер Лейт рванул было к Максу что-то сказать, но был остановлен подчиненным — схваченные преступники требовали безраздельного внимания. А потому мы тихо и незаметно покинули гудящую, кишащую стражами, похожую на разворошенный муравейник площадь.
Весь остаток дня я упоенно играла в сестру милосердия — приносила, подавала, устраивала поудобнее и напоминала о времени перевязок (о которых Макс и сам прекрасно помнил, но терпеливо ждал моих подсказок). Игра доставляла нам взаимное удовольствие.
Макс, устроившись на кровати в спальне в халате поверх пижамных штанов и с книгой в руках, наблюдал за мной с огоньком во взгляде и изрядно напоминал кота, следящего за мышью. Разве что зрачки от азарта в ниточку не вытягивались, а в остальном — один в один. Но в общем и целом из образа тяжелораненого не выбивался. До самой вечерней перевязки.
Размотать бинт. Наложить мазь. Теперь забинтовать — плотно, фиксируя повязку петлями через большой палец. Туго, но в меру. Я увлеченно сопела, старательно и вдумчиво накладывая слои бинта, соблюдая все рекомендации целителя.
Готово, осталось только закрепить. Звонко щелкнули ножницы, рассекая ленту бинта, я крепко-накрепко завязала узелок и украсила его сверху кокетливым бантиком.
Идеально!
Но стоило мне только выпрямиться, оправляя задравшийся во время процедур свитерок, как мир вдруг рывком крутнулся, я взвизгнула, а в следующий миг обнаружила себя барахтающейся поперек Максовых коленей. В благодарность за мою самоотверженную заботу этот человек самым коварным образом дернул меня за локоть здоровой рукой и повалил на кровать!
Я возмущенно пыхтела, пытаясь выпутаться одновременно из одеяла, собственной длинной юбки, рассыпавшейся прически и твердого захвата и при этом не задеть больную руку. Наконец Максу эта возня (наверняка очень забавная — недаром эти звуки сверху так похожи на сдавленный смех) надоела, и он перестал придавливать мою поясницу. Я тут же извернулась змеей в попытке соскользнуть на пол, но меня снова вздернули и бесцеремонно усадили себе на колени. Верхом.
Извиваясь в попытке сползти, я попутно отплевывалась от волос.
Макс притянул меня поближе и наблюдал за моими маневрами с одобрительной ухмылкой. До меня же с некоторым запозданием дошло, что вот так вот ерзать и дергаться на бедрах у молодого, здорового (по большому счету) мужчины было ошибкой. Фатальной.
Я замерла, глядя ему в глаза. В этих глазах медленно разгоралось предвкушение, круто замешанное на желании. У меня внезапно пересохло во рту и екнуло в животе.
— Макс! — О, и голос почему-то сел! — Макс, лекарь ясно сказал: запястье не нагружать!
— Девочка моя, поверь, речь не о запястье. — Голос у моего мужчины хрипловатый, и весь вид Макса был такой родной, такой… будоражащий!
И горло перехватило от чего-то, болезненно напоминающего нежность. У меня после нашей детской возни на голове было сущее бедствие и тихий ужас наверняка, и юбка задралась самым непристойным образом, и ноги из-под нее торчали — самые обычные женские икры и ступни в толстых шерстяных носках. Совершенно не завлекательно. А он все равно смотрел на меня алчно, жаждуще. Голодный-голодный взгляд…
И от этого взгляда — как будто я единственная женщина на свете — и от понимания, что меня хотят любую — смешную, взъерошенную, нелепую — что-то поменялось в голове. Как будто маленькое солнышко взорвалось. Ладно, больной. Вам виднее. Если вы утверждаете, что на запястье нагрузки не будет…
Я медленно, томно прогнулась в спине и легонько потерлась о мужчину — теперь уже вполне намеренно, с полным осознанием последствий. И его руки на моей талии. А мои — на его груди. Мы целовались долго, со вкусом, прежде чем я начала избавляться от одежды — своей и его — неторопливо, вдумчиво подходя к вопросу. Плавно изгибаясь. Покачиваясь. Макс попытался нетерпеливо вмешаться, но с одной рукой больше мешал, и я не отказала себе в маленьком удовольствии — мстительно шлепнуть по этой руке. Да-да, по той самой, что недавно меня опрокинула!
Но разоблачение завершила в рекордные сроки…
…И потеряла себя в нахлынувшем желании. Растворилась в мужчине, перестала быть, думать, понимать. Только чувствовала. Только ощущала.
Спасибо тебе, родной. Ты не представляешь, какое удовольствие мне даришь.
Я лежала на груди у Макса, выводя петли и изгибы прихотливых узоров. Вот интересно — на меня после занятий любовью такое изнеможение накатывает, словно не удовольствие получала, а лес валила! Восхитительная слабость во всем теле не дает приподняться и сползти в сторону, но мужчина вроде бы не возражает.
Я улыбнулась гладкой загорелой коже у меня под носом — он просто не в том состоянии, чтобы возражать! Тоже, наверное, лес валил…
Запястье, кстати, не пострадало.
