Война началась по иронии судьбы двадцать второго июня. Первый Пролетарский армейский корпус Ротевера из состава Первой армии перешел в наступление под Франкфуртом. Германские солдаты под командой генерал-лейтенанта Фрича[39] попытались прорвать польский фронт. Им удалось переправиться через Одер и захватить на восточном берегу восемь плацдармов. Однако далее наступление Ротевера застопорилось – войска увязли в позиционных боях, штурмуя Крейцбург и Бютов…
Двенадцать дивизий германской Красной Армии бились лбами о хорошо оборудованную оборону такого же количества польских. Это продолжалось целых восемь дней, а тем временем на востоке войска Витебской, Бобруйской, Винницкой и Житомирской армейских групп перешли границу Польши. И здесь красноармейцы встретили ожесточенное сопротивление, но тут дела пошли несколько легче – сказывалось значительное превосходство частей РККА в авиации…
Небо гудело от рева десятков авиационных двигателей, свиста сотен падающих бомб и множества трассирующих пуль и снарядов, несущихся навстречу самолетам. Десяток польских PZL отчаянно пытался отогнать с полсотни Р-5 и два десятка СБ, но девять троек И-15 и И-16 не позволяли полякам ничего сделать, связав их воздушным боем.
Красная авиация вот уже второй день почти непрерывно бомбила Барановичский железнодорожный узел. Еще вчера погибла одна из трех четырехорудийных батарей 75-мм шкодовских зениток, буквально заваленная бомбами, а остальные две изрядно потрепали штурмующие истребители. Ночью тяжелые ТБ-3 сыпали свой смертоносный груз на город и вокзал с методичностью автоматов, и вот с утра все началось по новой.
Вместе с Р-5 в этом налете приняли участие и новенькие, только что с конвейера, немецкие пикирующие бомбардировщики «Хеншель» Hs-123. Правда, советские – да и немецкие тоже – летчики их еще не до конца освоили, так что прицельное бомбометание с пикирования не у всех получалось гладко, но немецкий самолет определенно глянулся «сталинским соколам». В первую очередь своей невероятной живучестью…
На полевом аэродроме царила дикая суета, сумасшедший дом и вавилонское столпотворение. Самолеты приземлялись и взлетали практически непрерывно – ведь на поле, могущем вместить максимум полк, базировалась едва ли не дивизия.
Едва только севший самолет сворачивал с поля ближе к наскоро отсыпанным капонирам, как к нему тут же кидались техники, механики, оружейники, аэродромная команда. Они словно муравьи облепляли машину и чуть ли не бегом волокли ее в сторону, попутно с криками и руганью выясняя дальнейшую судьбу самолета. Есть ли в плоскостях и фюзеляже пулевые пробоины и следует ли их заделать немедленно, или пусть его? На внешние и внутренние подвесы цеплять снова «пятидесятки», или на этот раз он «сотки» возьмет? Бензозаправщик подъехать успеет, или опять придется из цистерны на конной тяге ручным насосом качать? И уж, кстати, заодно: а сам-то пилот как? То есть то, что жив и не ранен – это видно, а вообще? «Товарищ командир, вы там живы? Точно?»
Летчики, а из двухместных «эр-пятых» – и штурманы-бомбардиры с трудом выбирались из кабин, после чего отходили в сторону и просто ложились на землю, стараясь упасть именно там, где еще уцелела пропыленная, помятая, но все-таки трава. К ним немедленно бежали санитарки или фельдшера: проверить, все ли в порядке, дать попить воды с сухим красным вином и клюквенным экстрактом, размять занемевшие от усталости мышцы. Часто все это проделывали, даже не утруждаясь освободить пилотов от парашютной сбруи. А тем временем их крылатых коней заправляли бензином, маслом и, если надо, сжатым воздухом, заряжали оружие, подвешивали бомбы… Взлетала очередная ракета, и красные соколы, охая и матерясь, вновь занимали места в кабинах. Подлетал пускач-полуторка, взревывал двигатель, и механическая птица устремлялась в небо – туда, где за выложенным на поле матерчатым углом горели и стонали Барановичи…
Качаясь и вихляя, словно пьяный колхозник после ярмарки, к аэродрому приближался еще один «хеншель». Даже сквозь гул, вой и мат было слышно, что мотор у бедолаги захлебывается и тянет на последнем издыхании.
– Не дотянет, – произнес средних лет небритый техник-лейтенант и сплюнул. – Ща все…
И он рукой изобразил стремительное пике.
Молоденький механик с одинокими треугольничками на петлицах[40], приоткрыв рот, уставился на поврежденный самолет, который, несмотря на мрачный прогноз командира, упрямо тянул и тянул к аэродрому. Вот сейчас, вот прямо сейчас…
– Чего ж он не прыгает-то, а? – спросил он, ни к кому не обращаясь.
Но его вопрос не пропал втуне.
– Да поздно уже, – буркнул невысокий крепыш, в петлицах которого красовалась старшинская «пила»[41]. – Если теперь скакнет – ероплан аккурат в еродром и врежет. Тогда и прыгать без толку – все одно расстреляют за такие фокусы…
В этот момент «хеншель» клюнул носом и стремглав помчался вниз, к земле. Механики прыснули было во все стороны, словно мыши, застигнутые в амбаре котом, но в самый последний момент избитый биплан выправился и грузно плюхнулся на летное поле. Он катился по земле, явно не управляясь, подпрыгивая и содрогаясь на каждой кочке и каждой выбоинке, и все никак не мог остановиться.
Громко звеня колоколом, к поврежденному самолету понеслась пожарная машина, а следом за ней мчался выкрашенный в защитный цвет автобус с красными крестами на бортах. За машинами, спотыкаясь, бежали техники, механики, бойцы аэродромной команды, но упрямый «хеншель» все никак не желал останавливаться и катил себе, катил, катил, катил…
Развязка наступила неожиданно: левое шасси попало в особенно неудачную выбоину и застряло. Если бы обороты были повыше – самолет просто скапотировал бы, перевернувшись «через голову», но на удачу красвоенлета, скорость уже упала, и теперь бомбардировщик просто закрутился на месте, словно собака, которая ловит свой хвост.
