Идеал

со своей заурядностью.

Нетерпение – неумение ждать, раздражение при виде препятствий.

– Вы применяли тот же метод воспитания к своему сыну Арту?

Мое сердце слегка дрогнуло, когда она упомянула Арта. Мне все еще хотелось его защитить – естественная реакция, ведь еще недавно я думала, будто люблю его. Но тут же я вспомнила, кем он стал, и сочувствие сменилось гневом. И все же я не могла ни вдохнуть, ни выдохнуть, когда они вот так обсуждали Арта.

Креван подобрался:

– Моему сыну уже восемнадцать.

– А пока он рос?

– Нет, – просто ответил он. Поерзал в кресле.

– И вашего деда, вашего отца это устраивало? Такое нарушение традиций, принятых в доме Креванов?

Он нахмурился, вопрос ему, видимо, показался нелепым.

– Моему сыну такие методы воспитания не требовались. Что опять-таки подтверждает мою теорию: люди стали меняться. Новое поколение – поколение очищенное. Год от года мы приговариваем к Клейму все меньше людей.

– Или можно сказать и так: вы распространили отеческую дисциплину на весь народ.

Он рассмеялся, прикидываясь, будто его повеселил такой вывод.

– Ну это и вовсе натяжка.

– Эниа Слипвелл утверждает, что люди в нашей стране живут в страхе. Это ли вы считаете благой переменой? Если каждый человек в стране парализован страхом, боится допустить промах, боится вообще принимать решения, рисковать – лишь бы не нарваться на самое страшное наказание, не превратиться в парию?

– Нет, я с Эниа не согласен. Повторяю: теперь люди научились думать, прежде чем действовать.

– И если этому их научил страх, тоже ничего? Не подрывает ли это принципы демократии?

– Да ладно! – Он уже не сдерживал досаду. – Мы живем в демократической стране, послезавтра наш великий народ в очередной раз явится к урнам для голосования – и голос каждого будет услышан.

– А если проголосуют за партию Жизни, главная цель которой – роспуск Трибунала?

– Не думаю, чтобы так случилось, – уверенно ответил он. – У партии Жизни нет политического опыта. Нам ничего не известно о позиции Эниа Слипвелл и ее сторонников по другим вопросам, кроме «принципиальных разногласий с Трибуналом». И я уже начинаю думать: а что скрывает Эниа Слипвелл? Чем ей так не угодил Трибунал?

– Видимо, она считает Трибунал негуманным, – заметила Эрика, и зрители приветствовали ее слова радостным кличем. Эрика немедля перешла к другому вопросу:

– Я только что получила информацию, что началось расследование и вашей деятельности.

Креван слегка смутился, но справился, хотя на него и обрушился такой сюрприз в прямом эфире.

– Дела Трибунала часто проверяются. Иногда требуются подробности или уточнения. Всегда находятся бдительные люди, следящие, чтобы все строго соответствовало правилам, – пояснил он.

– Но в данном случае расследуется именно ваша деятельность, мистер Креван. По-видимому, речь идет о случаях, вызвавших в обществе споры. В особенности последнее, очень странное дело – Селестины Норт. Многие считают, что она заклеймена несправедливо, что изъян не в ней, а в самом приговоре.

Я изумилась, услышав, как легко она упомянула мое имя.

– Это внутреннее расследование, но мы видели документы, – произнес чей-то голос прямо мне в ухо. Я оглянулась – рядом стояла Эниа Слипвелл.

Ох! Может быть, и правда что-то начнет меняться.

На экране судья Креван замер на миг. Потом:

– Рад буду предоставить расследованию любую информацию по делу Селестины Норт, но пока что я впервые слышу о самом расследовании и не намерен обсуждать это дело с вами. Могу лишь заверить: я такой человек, для которого важнее всего торжество справедливости.

Креван, сцепив зубы, ждал следующего вопроса, пытался скрыть свой гнев.

– И последний вопрос. Если бы ваш дед и ваш отец были сегодня с нами, какую бы табличку они повесили вам на шею, как вы думаете? Что вы считаете своей «главной отрицательной чертой»?

Он призадумался, по лицу блуждала рассеянная улыбка.