стонет от надвигающейся бури. Сверкнула молния, ударил гром. Селяне уж и не знали, куда им бежать, за что хвататься. Буря застала их в неубранном поле. Они падали на колени и крестились. Дети забивались под снопы и вопили от страха.
Что было дальше, видели все, но никто не понял. Порыв, еще сильнее прежнего, чуть не снес Матрешу с обрыва, но она вскинула руки и закричала что-то – из-за шума ветра никто не услышал, что. Взметнулись косы на ветру, забился сарафан, хоругви подобно. И тут перепуганные селяне узрели невиданное – черная туча над их головами стала закручиваться, как закручивается пряжа на веретене, только веретено то было невидимым и огромным, во все небо. Крутила Матреша руками на ветру, крутила что было сил. Темно стало, будто ночью, хотя был еще день, а туча закручивалась и закручивалась в небесную воронку. Молнии озаряли небосвод одна за другой, гром слился в один непрерывный грохот. И тут вдруг туча двинулась к северной оконечности озера, в ту сторону, куда закрутила ее Матреша, и там уже пролилась ливнем с градом. На пшеницу не вылилось ни капли.
«Убирайте! Убирайте скорее!» – только и успела крикнуть Матреша перед тем, как снова слилась с бурей в единое целое. Так и простояла она на обрыве до кроваво-красного заката, сдерживая тучу – в развевающемся сарафане, простоволосая, воздевшая окровавленные руки к небу и кричавшая что-то, недоступное пониманию людскому. Зато селянам удалось спасти урожай. Туча вернулась только к вечеру, растеряв уже весь свой пыл. Когда все-таки стали падать первые крупные капли, люди уже бежали в лес. Мать накинула на окоченевшую Матрешу платок и чуть ли не силком утащила с обрыва под защиту ветвей. Матрешу потом отпаивали сбитнем всем селом, хотя и начали побаиваться с тех пор. Сама же она…
Говорила всем, что не помнит про то, что стряслось. Ну как было объяснить людям, что это такое – чуять за пеленой дождя будто бы биение громового сердца? И когда оно приближается к тебе, вы становитесь единым целым, его дыхание становится твоим, а твое – принадлежит ему. Любое его движение отдается жаром в затылке и кончиках пальцев, порождая желание подчиниться. Но если обуздать его, можно подчинить само сердце бури. Матреша не умела объяснить такое словами. Боялась, что люди подумают, будто она ведьма. И не ведала, что именно так прапрапрабабки ее правили погоду в этих местах, вызывали дождь или, напротив, уводили его подале, если в том была надобность, о чем свидетельствовали надписи на больших гладких валунах, разбросанных тут же, у обрыва. Когда-то здесь на бдения свои собирались ведуньи, коих было немало в тех местах, а сами камни испокон веков стояли в порядке, повторявшем поворот того самого небесного веретена. Но прошли века, камни повалились, переместились, и никто уже не помнил, зачем они тут.
Только Вода помнила все.
Матреша, хотя и обладала даром, была обычной бабой. Пришел день – и отыскался смельчак, не побоявшийся прислать сватов в дом отца ее. Как и всем девушкам, подружки с песнями расплели ей косу и украсили голову свадебным венцом. И потом все было как у всех: Матреша пекла пироги, мочила бруснику в кадушках, сушила грибы, доила корову, варила щи с головизной и ржаной кисель с сытой да рожала деток – трех красавцев сыновей и младшую дочку Настену. От других баб ее отличал только дар слышать Голос Воды да умение исцелять. А еще она подолгу сидела на высоком берегу, среди валунов, испещрённых недоступными пониманию знаками. Или приходила к воде, опускала в нее руки и так замирала. Никто ей в том не препятствовал.
Сыновья подрастали. Люди продолжали идти к Матреше. Раз один парень из села влюбился, да нескладно – в замужнюю женку, с детками уже. Ходил и маялся целый год, росла тьма в душе его день ото дня. Любое чувство – плохое ли, хорошее ли – Вода делала сильным, таким сильным, что невозможно было противиться ему. В один ненастный день парень тот перебрал медовухи – с горя, вестимо, – да пошел на озеро, как сказал – окунуться. Каким-то чудом его потом выудили из Воды рыбаки. Втащили в лодку и выкинули потом на берегу, мокрого и воющего. Кричал он так страшно, что к нему боялись подойти. Насилу Матреша оттащила его к себе в баню, долго потом выхаживала, лечила от недугов телесных и душевных. Парень таки поднялся на ноги. Правда, так и не женился, жил бирюком. Но тут Матреша была уже бессильна.
Бессильна она была и тогда, когда человек сам не хотел себе добра. Говорили не раз деду Андрею – мол, не доведет тебя до добра тяга тащить все, что плохо лежит. Дед только смеялся да разводил руками. Силе Воды сложно противостоять. И когда желание украсть стало совсем нестерпимым, стал он по ночам прокрадываться в соседский огород за огурцами, где пойман был с поличным и крепко бит оглоблей. А ведь у самого в огороде не пусто было!
Люди казались Матреше непонятливыми. Устала она объяснять им вещи простые настолько, что даже дети схватывали их на лету. В пруду посреди села поселилась дикая утка с утятами. Они часто плавали там, забавно крутя хвостиками, – утка впереди, утята сзади. Не было зрелища умильнее. Дети часто бегали к пруду «смотреть на утку». А тут один соседский парень – Егорка – повадился на охоту ходить с самострелом. И вот ради забавы взял да и подстрелил утку вместе с утятами ее. И ведь голоден не был, а так, от скуки. Дети прибежали к Матреше в слезах. Когда она прибежала к пруду, дело было уже сделано. Зло снова пришло в мир, и предотвратить его не было никакой возможности.
Вода помнила все.
