широкому, что ни в сказке сказать, ни в аниме показать. Редкая птица долетит до середины его. Ни один корабль не насмелится пересечь его гладь – уж если птицам боязно, так ведь кораблям и того страшнее. Некому перевезти Сабуро через море.
Тут, откуда ни возьмись, навстречу ему рыжая кицуне о девяти хвостах.
– Что, – говорит, – царевич, невесел, ниже плеч буйну голову повесил?
– А как же мне, кицуне, веселиться, если не могу я батюшкину волю исполнить? Где моя стрела, там и судьба моя – а стрела улетела за сине море, и никак мне через него не перебраться. Прямо хоть харакири устраивай.
Кицуне ресницами хлоп-хлоп.
– Ты что же думаешь – ежели ты себе пузо разрежешь, от этого враз на той стороне моря окажешься?
– А что же мне еще делать? – спрашивает Сабуро.
Кицуне только хвостами махнула. Всеми девятью.
– Это, – говорит, – не служба, а службишка. Я тебя мигом через море доставлю, глазом моргнуть не успеешь.
– Да ты же ростом невелика, – дивится Сабуро. – На тебя, чай, и верхом-то не сядешь.
– Вот еще – верхом на меня садиться! Ишь какой прыткий царевич выискался. Я тебе что, лошадь? Нет уж, ты меня за хвост хватай да держись крепко.
– А… за который? У тебя ж их девять…
– А тебе не все ли равно? Ни один не отвалится.
Послушался Сабуро, ухватил кицуне за первый попавшийся хвост. Потянулась кицуне да как прыгнет – ух, только ветер в ушах засвистел! Несет царевича лиса за темные леса, за синие моря, за высокие горы, за широкие реки, за тридевятое царство, тридесятое государство, триодиннадцатое графство, тридвенадцатое герцогство, да прямехонько в тричетырнадцатую юрисдикцию.
– Все, – говорит, – приехали.
Дивится Сабуро.
– Где это мы? Экие края диковинные…
– А вот нечего было стрелять со всей дури! Не чемпионат ведь, а сватовство. Ищи теперь свою стрелу.
А что ее искать, коли вот она? Смотрит Сабуро – болото перед ним непролазное, на краю болота Змей Горыныч сидит трехголовый и стрелой золотой у средней головы в зубах ковыряет.
– Что, – говорит, – Иван-царевич, и ты целоваться пришел… зар-р-раза?
А у самого во всех шести глазах – тоска смертная.
– Прощения прошу, – говорит ему Микадин сын, – но это вы меня с кем-то спутали. Никакой я не Иван-царевич, меня Сабуро зовут.
– Да какая разница, – отвечает Змей, – кое са у тебя буро, а кое пего, да хоть вороно в яблоках, коли ты все едино Ванька! У тебя ж это на лбу во-о-от такенными буквами написано. Ну ты сам посуди – кого, кроме Ваньки, вот так вот за здорово живешь на болото пошлют?
Растерялся тут Сабуро. На кицуне оглянулся – а та знай себе молчит да усмехается. И ресницами хлоп-хлоп.
– Да никто меня на болото не посылал, – говорит Сабуро. – Меня вообще-то жениться послали.
Поглядел на него Змей Горыныч и только вздохнул тяжелешенько.
– Не женись, – говорит, – на мне, Иван-царевич. Я тебе еще пригожусь.
– Да я, достопочтенный Рю-сами, даже и не думал…
– Оно и видно, что не думал. А не то бы смекнул – ну, какой я тебе, к шуту, сама? Это вот она – сама, – говорит Змей да на кицуне кивает. – А вот ты, к примеру – сам. И я – сам. Хотя я, наверное, все-таки сами. Трое ведь меня. Три богатыря было – а оно вон как обернулось…
Кицуне и слова не примолвила. Знай себе молчит да усмехается. И ресницами хлоп-хлоп. А Сабуро все ж таки любопытно. Вот он и решился.
– Как же это, – спрашивает, – достопочтенный Рю-сами, из трех богатырей вы вдруг получились?
– Да как-как, – средняя голова говорит. – Сообразили на троих. Вот теперь и до веку нам на троих соображать.
– Бились мы с одним колдуном могучим, – левая голова сказывает, – целую рать он на нас навел. Много крови пролилось, покуда извели мы ее. А как одолели мы колдуна, ну так в горле пересохло, никакого спасу нет. А у колдуна в погребах бочонок был заветный. Ну, мы его и того… оприходовали. На троих. А наутро проснулись – глядь, а мы уже и не мы, а зеленый змей.
– А главная беда, – правая голова печалится, – что не сумели мы своего горя потаить. Вот не поверишь, Иван-царевич, –
