воздух, что свист стоял. Олег отступил перед этой чертовой мельницей и подхватил копье ополченца, прибитого Ошкуем. Ударил изо всех сил, втыкая листовидный наконечник викингу под кольчугу. А тот будто споткнулся, топор его дрогнул и обрушился вниз, перерубая древко. С глухим рычанием викинг вырвал копье, просадившее ему нутро, и кровь хлынула, как из распечатанного кувшина с красным александрийским вином.
– Отходим! Олег!
Сухов отполз, вскочил и кинулся на голос Олдамы.
Втроем с Валитом они сбежали с холма и помчались в ту сторону, где заходит солнце. Прыгая с кочки на кочку, они одолели болотце, приблизившись к густому ельнику. С опушки им махал рукой Асмуд хевдинг.
– Быстрее!
Олег наддал. Споткнулся, и тут же над его плечом свистнула стрела, вонзившаяся в мшистый ствол старой ели.
– Бежим!
– Куда хоть… бежать? – по очереди выговорил Олдама.
– К волхвам! – ответил Асмуд с оттенком почтения. – К Большому Дубу!
– А можно разве? – промямлил Олдама.
– Нужно! – рявкнул Асмуд. – Понеслись!
И они понеслись.
Большому Дубу было две тысячи лет. Это священное дерево пережило всех римских императоров, Перикла и Александра Македонского. Десять человек, взявшись за руки, не могли охватить дуб. Развесив облако зелени, он занимал громадную поляну и был окружен позолоченным заборчиком, защищавшим его от набегов диких кабанов. Кровь множества жертв удобрила корни Большого Дуба, а самый толстый сук обвивала массивная золотая цепь – каждый год волхвы, служившие священному дереву, переплавляли драгоценные подношения и добавляли к цепи еще одно звено.
Уже не одно поколение волхвов успело смениться в служении Перунову древу. Последние тридцать лет жрецами числились достопочтенные Чагод, Hyp и Аральт. Они жили втроем в огромном «длинном доме», где смогли разместиться все гридни Хакона конунга, а гражданские грелись на солнышке, опасаясь ступать на тень священного дерева Перуна, покровителя воинов.
Вдруг послышалась протяжная песня. Пели варяги, на полузабытом сарматском языке. Гридни выходили из длинного дома и расходились вокруг Большого Дуба, не прекращая петь. И чем больше их появлялось на поляне, тем громче и торжественнее делалась песнь. Последними вышли Хакон конунг и волхвы – седобородые, статные, в длинных белых одеждах, с посохами в крепких руках. Трижды обведя конунга вокруг священного дерева, Чагод, Hyp и Аральт низко поклонились статуе Перуна, в которой Олег с изумлением узнал работу кого-то из мастеров античности: в тени дуба пряталось мраморное изваяние Ахилла. В правой руке Ахиллес сжимал копье, «ясень пелионский», другая рука удерживала круглый щит. Кудри героя обжимал шлем с гребнем, а лицо выражало надменность и грозную готовность.
Волхвы нараспев выразили Хакону волю бога грозы и войны, и тревожное лицо конунга разгладилось, бледная улыбка расщепила бороду.
Хакон поблагодарил волхвов и вернулся к гриди.
– Асмуд и Крут! – сказал он громко и уверенно. – Выйдите!
Названные вышли и слегка поклонились конунгу.
– Перун просветил нас и рек совет! – торжественно возговорил Хакон. – Эта война – последняя для меня.
По гриди прошел шумок.
– После победы я удалюсь и буду служить тому, кто дарует ее нам, – Перуну! Это честь для меня… – Помолчав, Хакон закончил: – А вы, Асмуд и Крут, следуйте в Старигард, к Рюрику, сыну Регинхери, и призовите его княжить и володеть вами. Такова воля Перуна!
Гражданские при этих словах опустились на колени, воины сняли шлемы и склонили головы.
– Мы послушны воле Перуна! – измолвил Асмуд. – Когда нам выступать?
– Немедля! – изрек Хакон. – И пусть каждый из вас возьмет с собою оруженосца. Выбор за вами.
Асмуд хевдинг медленно обвел глазами строй ополченцев, и, чем ближе к нему шарил суровый взгляд, тем суше делались губы Олега.
– Олега Вещего беру! – решил Асмуд, и Олег почувствовал слабость. Сердце ухнуло в глубокую пропасть души и зачастило, засбоило.
– Ну, а я другана Олегова возьму! – рассмеялся Крут. – Выходь, Пончик!
