крайней мере, до этой осени. Пока не нашел идола.
– Близнец! – верила и не верила Олджуна. – Такой же, как Атын!
Она вдруг по-птичьи склонила голову набок, к чему-то прислушиваясь. Углы рта стремительно заходили вверх-вниз, зрачки глаз странно вспыхнули.
Соннук опешил, а через мгновение лишился дара мысли и речи. Воочию узрел, как в выпученные глаза женщины, точно в чаши черный чаговый взвар, проливается смертный ужас. Губы ее скрутил и вывернул беззвучный вопль, лицо превратилось в звериную морду – дьявольская лисья ухмылка проявилась сквозь туго натянувшуюся кожу.
Подрагивая головой и скалясь, Олджуна проговорила хриплым, сорванным голосом:
– Это я, Сордонг, исхитрился, чтобы жена кузнеца Урана зачала вас с братом! Это мое семя в снадобье передало тебе шаманский джогур, которым воспользовался другой… Вот так-то, сынок!
Голос явно не принадлежал Олджуне. Жуткая ухмылка тотчас же исчезла, и женщина закричала:
– Не верь, все ложь! Это Йор, он хочет войти в тебя!
Толкнув онемевшего Соннука в грудь так сильно, что он гвазданулся затылком о мерзлую землю, Олджуна схватила себя за горло обеими руками и, будто перед какой-то неизбежностью, на пределе яростного отчаяния, просипела:
– Уходи! – и злобно, ликующе заржала.
Соннук подхватился и с силой развел в стороны судорожные руки женщины. Существо затолкалось было у горла, но словно о чем-то задумалось и, притихнув, отпустило несчастную.
Олджуна дышала, как загнанная лошадь. Вспухшее, синюшное лицо ее не скоро обрело человеческие черты и цвет.
– Не бойся, я тебя не покину, – голос Соннука звучал ласково.
Она всхлипнула – с ней давно уже никто так не говорил.
– Выйдет новая луна, и все изменится, – он мягко поднял пальцами ее подбородок. – Йор исчезнет из тебя… Веришь?
Вместо ответа она горестно мотнула головой, и в этот миг стала похожа на заплаканную девочку.
– Верь мне, – улыбнулся Соннук. – Должна же ты доверять хоть одному человеку.
Он осмотрел развалины и нору.
– Когда-то тут жил Сордонг, – безучастно сказала Олджуна.
– Лучше уйти отсюда. Здесь ты будто заживо похоронена.
Женщина зябко поежилась:
– Да… Но куда идти?
– Недалеко, к Дирингу.
– Я не люблю это озеро.
– Мой шалаш стоит в гуще леса, озера совсем не видно.
Он взял ее за руку и повел к себе.
Ночной человек, днем Соннук больше привык отсыпаться, поэтому спали по очереди, что оказалось удобно. Так легче было стеречь костер и сон друг друга.
Йор, похоже, впрямь задумал переменить свое «жилье», переметнуться к более здоровому телу, но не силком. Когда он возникал вместо Олджуны, Соннук не подходил близко и старался не соприкасаться взглядами. Казалось, глаза существа пронизывают насквозь и проникают в глубь мыслей.
Соннука потрясали мгновенные изменения, происходящие с женщиной. То она была тиха и смотрела спокойно, то со злобой пялилась исподлобья. Щеки надувались, губы с немыслимой быстротой складывались в пчелиный хоботок или растягивались в лисью ухмылку, исполненную жестокости и коварства. Олджуна рвала на себе волосы, сбрасывала верхнюю одежду и начинала с ужимками прыгать по снегу. При этом она оглушительно визжала, отчего сама едва не глохла. Соннук отворачивался.
После кривляний, лая и безудержной похвальбы бесноватая страшно рыдала и выла, сжимая ладонями всклокоченную голову, что означало завершение припадка.
Женщина боролась как могла. Недовольный Йор замолкал, надеясь наверстать упущенное во время ее отдыха.
Соннук кипятил для Олджуны бодрящий настой с березовыми почками. Укутывал в нагретые шкуры, помогал умыться, расчесывал и переплетал ей косы. Впервые приходилось опекать кого-то. В новинку было и то, что сердце странно, беспокойно и нежно теплело от неустанных забот.
Он все чаще отгонял думы о походе на север. Недосуг стало помышлять об этом. Порой, изумляясь себе, Соннук готов был вобрать Йор в собственное тело, лишь бы освободить Олджуну от мучений.
