– Э-э, домой, вот, иду.
О том, что в леске дожидается привязанный Дайир, напрочь забыл.
– Ты? – спросила снова. – Или не ты?..
«Не я, близнец мой!» – чуть не крикнул в горечи. Илинэ думает, что Атын – Соннук. Вернее, думала, что Соннук – Атын… Полагает, что это он бросил ее на потраву толпе! Или о чем-то догадалась? Ей с детства известно о маленьком идоле Атына. Об Идущем впереди.
Едва удержался от соблазна выложить все о близнеце, без пощады к себе, без оправданий. Вздохнул обреченно:
– Да я это, я…
Торопясь, суетливо вытащил из-за пазухи глядельце. Девушка в смятении вздернула брови. Отражатель выскользнул из дрожащих рук и пал на тропу осколком солнца.
– Подарок тебе, – пробормотал Атын, поднимая свое творение.
Срез чистейшей воды, с ладонь Илинэ величиной, ожил от ее благодарной улыбки.
– Как же сумел изготовить такое? – прошептала, не отрывая от вещицы изумленного взора. – Растопил горный хрусталь? Воду заставил окаменеть?
Глянула на юного мастера. Глаза чудесные, искристые. Звезды-глаза. Парень, близкий к обмороку, голову опустил. Тело, казалось, сейчас воспламенится. Стыд снедал за откровенность сердца – громкий стук его возвещал мир о великой радости.
Девушка шагнула близко-близко. Атын почувствовал на шее легкое дыхание. Замер, не способный ни двигаться, ни думать. А Илинэ быстро привстала на цыпочки и прижалась теплыми губами к его безответным губам.
Сандал поднялся на утес, чтобы с высоты птичьего полета окинуть взглядом побежденную зиму. Старая злыдня не сумела удержать власть на Орто, а блеснула-таки остатками величия. Яростной белой змеею ползла зима из одного горизонта в другой. Вздыбливала и раздирала тяжко дышащую речную грудь, стиснутую меж скалами двух берегов. Покорная, но не покоренная, тянулась в угрюмую вотчину – сумрачную страну на краю Йокумены.
Зима пела в полный голос. Проказливое горное эхо подолгу играло в ущельях каждым скрипом, всплеском и грохотом, из которых слагалась гулкая песнь. Ледяная чешуя зимы, цвета кипенной раскаленной полуды, лопалась и отслаивалась кусками, крошилась и таяла. Но упрямые обломки вновь и вновь цеплялись друг за друга, вылепливая собою скользящее по течению змеиное тело. Только хвост, раскидывая по сторонам струпья омертвелой кожи, разветвлялся в верхах почти уже вольными веселыми речками.
Ворожа ветреную погоду, летели легкие облака, и мысли Сандала сплошным потоком неслись в будущее.
О том, что мысль, не высказанная вслух, течет в будущее, говорил когда-то верховный Ньика. А высказанная либо возгорается делом, либо гаснет в небесном озере потухших слов.
Слова Эдэринки, которая пожелала следовать за мужем в инобытие, не погасли – превратили Хорсуна в старейшину. Шаманские заклятия Нивани изгнали из Элен Йор. А он, Сандал, не сумел применить против нечисти божественное слово. Дух зла, сведущий в чужих тайнах, перехитрил слабого жреца…
Горечь, горечь! О, непостижимая Орто, где власть имеет страдание сердца, перед которым меркнет телесная боль!
Сквозь шум ледохода донесся чей-то хохот. Глянул вниз – и тотчас волна ярости подкатила к горлу. Без толку упреждают звезды о конце света беспечных детей Дэсегея! Вон они, косяками необъезженных стригунков ржут и бесятся на берегу. Путаница времен для них – повод для гульбищ! Весна-озорница запустила в кровь преждевременный солнечный ток! Смутны, неуправляемы, как ледоход, влеченья весны!..
Щеку ущипнул порыв ветра. Стараясь обуздать раздражение, жрец отвел глаза от берега и в замешательстве потер веки. Почудилось, что в Диринге мелькнул черный торос. Всмотрелся внимательнее – нет никакого тороса. Шутить изволит старое зрение… Но тут странный звук, похожий на могучее рычание, докатился с Диринга.
Надо же, как искажаются, грубеют звуки, пока летят вверх сквозь воздушные толщи! Видимо, с треском переломилась и рухнула в воду сухая отжившая ель. Лес вокруг озера старый, по всему побережью торчат скрюченные пальцы коряг… Так успокаивал себя Сандал, а глаза в тревоге устремились к шаманскому жертвеннику. На лиственничном столбе все еще трепыхались лохмы шкуры черного тельца.
Пятнадцать весен назад жрецы погребли обугленный череп и кости Сордонга под пеплом его сожженного тордоха. Прах сердца, печени и почек поместили в тюктюйе и бросили в воду, привязав камень, небольшой размером. А волны плеснули, будто со скалы верхушка сверзилась. Вот когда Сандал в первый раз услышал этот жуткий рык, что прошил землю, как током. Испуганный Малый сход словом не заикнулся о гигантской ящерице Мохолуо, якобы обитающей в озере. Кто-то высказал предположение о Водяном быке. Водяные быки бродят под землей и любят спать возле больших озер.
