– Джэ-буо! Джэ-буо-о-о!
Со всех концов Тусулгэ народ повалил к главной поляне, где уже установили семь барабанов на подставках-копытцах, Бешеную Погремушку[9] и ряды скамей вокруг.
Стараясь казаться выше, Дьоллох вытянул шею и приблизился к месту состязания степенно, как подобает уважающему себя взрослому человеку. Присел с краю, подальше от своих. Певцу необходимо одиночество.
После тойуков трех запевал начались лукавые песенки. Парень из соседнего аймака, скроив тоскующую мину, протянул руки к здешней певунье и запел.
– Эгей! – откликнулась раскрасневшаяся певунья, бросая на парня страстные взоры.
«Слушать забавно», – подумал Дьоллох и тотчас же отвлекся. Приметил невдалеке молодую, очень высокую женщину в белом платье… Нет, не женщину – девицу. Богатый серебряный венец и отсутствие на груди гривны говорили об ее затянувшемся девичестве. Дьоллох, даже если б приподнялся на цыпочки, вряд ли достал бы макушкой девушке до подбородка. Она о чем-то говорила со стоящим позади багалыком Хорсуном. Оборачивалась к нему всем телом легко и мягко, будто не на земле стояла, а кружилась в волнах реки.
Дьоллох исподтишка разглядывал рослую незнакомку. Глянцевитую кожу ее покрывал ровный загар, нос был чуть великоват и глаза под черными стрелами бровей столь же избыточны, цвета неба в зимнюю ночь. А губы пухлы и ярко-розовы, словно сбрызнуты брусничным соком. Крупные, под стать сложению, браслеты с вырезными узорами охватывали исполненные спокойной силы большие руки. Все это, собранное вместе, неожиданно являло собой красоту броскую и необычную. Казалось, вначале боги хотели поместить душу красавицы в мужчину, но в последний миг раздумали. Расщедрились и дали крепко скроенному телу больше влекущей женственности, чем нужно одной.
Багалык, по-видимому, собрался отойти. Она снова поворотилась, на этот раз резко. По гибкой спине тугой плетью стегнула взметнувшаяся коса. Хорсун помешкал и остался, хотя девушка ни слова не сказала.
«Долгунча, – мысленно произнес Дьоллох ее имя. – Долгунча – Волнующая. Внучка великого Ыллыра», – и облеклось имя смыслом, большим и красивым, как она сама.
Старейшина Силис упоминал о семи спутниках Долгунчи. Обежав взглядом ряды, Дьоллох высмотрел молодых мужчин в светлых кафтанах, ростом как на подбор. Правда, не выше своей предводительницы. Выше был только багалык.
Девушка громко рассмеялась и что-то сказала Хорсуну. Дьоллох не расслышал, пораженный ее дерзостью и грудным, необычайно глубоким голосом, от которого по его забывчиво согнувшемуся горбу просквозил холодок.
Песни еще хотели звучать и веселить души, еще доставало в них словесных украшений, и горное эхо не устало отзываться в ущельях. Но уже забили, затренькали в умелых руках создающие мелодию инструменты. С протяжными дребезжащими всхлипами заныла трехструнная кырымпа?[10], похожая на срезанный повдоль чорон, чьи полированные бока спаяны клеем из осетровой вязиги. Переливчатые коленца Люльки Ветра истаивали в воздухе кудрявой трелью. Подобно раскатистому бряканью и шороху камней под ногами бегущего с горы человека погрохатывала на вертком стержне Бешеная Погремушка. По мере верчения, выпадая из пазов, сверху по ней колотили деревянные подвески, а в полости гулко крутились сушеные налимьи пузыри. С ураганной скоростью шуршала-ссыпалась в них скорлупа кедровых орехов.
Кто-то дернул Дьоллоха за руку. Он оглянулся на серьезные лица соседей – нет никого, кто бы мог подшутить. А ниже не поглядел. Маленькая смуглянка Айана, дочка старейшины Силиса, вывернулась из-под локтя и заявила:
– В награду за лучшую игру на хомусе дадут черную махалку с серебряной ручкой. Этот дэйбир сделал мой отец, а серебро приладил дядька Тимир. А я принесла свою махалку. Хочешь, стану отгонять от тебя комаров, когда ты будешь играть? Потом ты, как лучший из хомусчитов, черную получишь!
Девочка еще о чем-то болтала. Дьоллох подавил досадно кольнувшую мысль: зачем ему какая-то махалка?
По туго натянутой коже барабанов замолотили длинные и короткие колотушки. Каждый барабан звучал особо. Большой, обитый
