Скрипнув зубами, Хорсун застонал и скорчился. Когда боль отступила, нахлебался воды из реки, сколько влезло, прочистил желудок. Хорошо, что за обедом у него, как у Олджуны, немного было желания еды и питья.
Домм третьего вечера. Белоглазый
Атын проводил Илинэ и матушку. Ему тоже хотелось домой, но Лахса попросила не оставлять Манихая одного на торжищах. Тот на всяких праздниках был как рыба в воде, допоздна не оттащишь от развлечений. Мог в разговорах с ушлыми льстецами новый кафтан обменять за безделицу либо проспорить.
Близнецы Чиргэл и Чэбдик пообещали Атыну помочь увести гуляку с базара к лодкам, если тот успел дорваться до чьего-нибудь хмельного угощения и стал тяжел на подъем. А сами скрылись в людской толчее, убежали куда-то. Атын поспрашивал встречных эленцев – никто Манихая не видел. Походил возле чумов, урас, у тордохов, издавна построенных здесь и подновленных для приезжих. Заглянул в те, откуда слышался шумный говор. Будто сквозь землю Манихай провалился. Потом один знакомый сказал, будто он, кажется, к реке собирался, хозяев лодок искал.
Атын вернулся на берег, но там никого не было, даже стражей. На песке темнели следы потухших костров. Длинные доски, служившие трапезным столом, кто-то уже сложил. Рядом в воде покачивался привязанный плот. Большая весельная лодка нельгезидов стояла на приколе, терпеливо дожидаясь хозяев. Завтра, едва покажется солнце, в утреннее небо взовьются белые полотнища, понесут красивое судно в неведомые края.
Мальчик сорвал тальниковую ветку и уселся на валун. Манихай, наверное, скоро сам явится, лучше тут посидеть, а то как бы не разминуться.
Разровняв влажный песок перед собой, Атын начал рисовать острым концом ветки нельгезидскую лодку с надутыми ветром полотнищами. Так увлекся, что потерял счет времени. Солнце успело подвинуться к западу, когда на рисунок упала холодная тень. Какой-то человек перекрыл собой свет…
Атын обернулся. Над ним стоял очень высокий мужчина в одежде из черной лоснящейся кожи. Глаза его белели странно, пусто, тонкие губы извивались дождевыми червяками. Сальные волосы отливали тусклой синевой и висели вокруг лица, как сломанные крылья вороны. Сцепив руки за спиной, незнакомец медленно покачивался с носков на пятки. Вдруг он стремительно наклонился и спросил:
– Есть новости?
Атын дернулся. Белоглазый твердыми пальцами схватил его за локоть.
– Отвечай, если спрашивают! Разве Лахса не учила тебя вежливости? Чего боишься? Я не кусаюсь. – Он коротко рассмеялся, запрокинув голову. В открытом рту мелькнули ряды волчьих клыков. – Ну же, рассказывай! Я хочу новостей.
Голос его свистел, как лист резучей травы. Крепко встряхнув мальчика, пришелец воскликнул:
– Скажи, что ты ничего и никого не боишься, сын кузнеца!
«Ничего и никого». Атын мог бы ответить так еще несколько мгновений назад, когда полагал, что, кроме него, здесь никого нет. Но теперь безлюдье на берегу показалось страшным. Он понял, что до сего дня он не ведал настоящего страха. А тут сам воплощенный ужас с ледяными глазами больно держал его за локоть и поглядывал искоса, хищно, как птица рассматривает жучка, прежде чем клюнуть. В красных жженных дырах на месте зрачков, словно на краю двух бездонных пропастей, выл студеный ветер. От ужаса нельзя было вырваться, невозможно убежать… Мальчик почувствовал, как с помертвевшим сердцем летит в глубокую тьму.
Долго длился неживой миг. Атын едва нашел силы воротиться в явь и повернул голову к кустам шиповника, за которыми скрывалась тропа, ведущая в Эрги-Эн. Хоть бы кто-нибудь на ней показался!
– Увы, – усмехнулся белоглазый странник. – Мы с тобой одни в целом свете. Не смотри на тропу так тоскливо, никто до ночи тут не появится. Последний базарный день самый жаркий. Люди спешат обменять остатки товаров, натешиться праздником вдосталь. А ты почему здесь сидишь? Почему один? Хорошенькая сестричка пожелала остаться дома? Жаль, жаль. Теперь вы с нею увидите Эрги-Эн только через пять весен, когда подойдете к брачному возрасту. Сестричка обещает стать красоткой… Ну где же она, милая крошка, названная истинным именем Большой Реки? Или бродит по торжищу в надежде найти родного отца – кочевника, пожелавшего пропасть без вести?
Мужчина вгляделся в рисунок на песке и присвистнул:
– Ты становишься мастером, сын кузнеца! Вон какой корабль изобразил – нельгезидскую ладью! Паруса так и рвутся в воздух. Сюда бы краски… А показать сестричке не придется. И никому не покажешь, ведь в твоем рисунке живет душа. Струя живой волны, живой ветер. Люди могут сказать, что ты – колдун!
Присев рядом, странник прислонился к валуну и заговорил тихо и печально. Каждое слово его падало в песок тягучей огненной
