Собственно, и сама атака подошла к концу. Не успело тело командира упасть на песок, как пятый бросился наутек по пляжу. Не знаю, каков он был в бою, но наверняка не затерялся бы на любых Олимпийских играх как выдающийся легкоатлет. Мне потребовалось с десяток прыжков, прежде чем я обрушился ему на спину и резко вывернул руку с зажатым в ней ножом, разом сломав конечность в паре мест. Он наверняка заорал бы, не вдави я его лицом в песок. Через секунду бандит отключился, и я обозрел поле боя.
С двумя пострадавшими от мачете я покончил сразу. Вожак был еще жив, но конвульсивные подергивания его тела не дали бы врачам оснований для оптимизма. Получивший нож в поясницу боец тихо скулил, пытаясь дотянуться до торчащего из спины орудия, и это было единственным, что его сейчас интересовало в этом мире.
Взвалив свою последнюю жертву на плечи, я вернулся к месту драки и бросил беднягу к ногам Маркуса, так и не успевшего принять участие в битве. Тот мельком взглянул на тяжело дышащее тело и поинтересовался:
– Ну и зачем он нам? Предлагаешь отвезти в больницу?
– Думал, тебе интересно, что они здесь делают, – предположил я. – А заодно не ждали ли эти джентльмены здесь кого. Например, нас.
– Да ладно, – фыркнул шериф. – Ну неужели люди, убившие протектора, прислали бы такие отбросы, да еще и почти безоружные. Что они здесь делают, мне неинтересно. У них вражда с Полумесяцами длиною в сотню лет. Какие бы гадости эти уроды друг другу ни учинили – я только «за».
– Да будет так, – заключил я и свернул бессознательному пленнику шею.
Маркус поморщился, но ничего не сказал. Последний выживший, увидев постигшую собрата участь, бросил попытки освободиться от торчащего из спины ножа и пополз в сторону деревьев.
– Может, и ты поучаствуешь? – с издевкой спросил я старика. Мне не нравилась роль чистильщика, а тому не мешало бы внести свой вклад в происходящее.
– Я шериф, – пробормотал тот, не глядя мне в глаза, и стал возиться, завязывая мешок.
Догнав уползавшего, я выдернул клинок из его поясницы и пронзил сзади сердце, разом покончив со страданиями бедняги.
– Кхм… – Законник за моей спиной прокашлялся и извиняющимся тоном сказал: – Головы. Полумесяцы всегда рубят врагам головы.
Я посмотрел на него, не веря своим ушам, и молча протянул трофейный нож. Шериф не сделал попытки притронуться к нему, и я зашвырнул оружие далеко в океан. Никакого желания пачкаться, чтобы имитировать разборки банд, я не испытывал. Кроме того, мы находились на пляже Полумесяцев, и, найди они тела, уж как-нибудь сообразили, что это не их собственных рук дело. Кого еще могла заинтересовать смерть пяти бандитов мелкого пошиба, мне в голову не приходило.
Зайдя в море, я прополоскал футболку от крови. Это не заняло много времени – ткань ничего не впитывала. Отжав ее, я прицепил на пояс кобуру с пистолетом и, поколебавшись, прикрепил на грудь значок, наспех смастеренный гвардейцами по образцу жетона Маркуса. Может, специалист и заметил бы разницу, но, по мне, символы власти были идентичны.
Старик наблюдал за моими действиями с понятным неодобрением. Значок был фальшивкой, а для шерифов их символ почти священен. К тому же все законники знали друг друга в лицо, и появление новичка не могло остаться незамеченным. Но их оставалось всего несколько сотен на двадцать миллионов жителей острова, так что шанс встретить коллегу за пару дней был невелик. Гордо поблескивая своими звездами, мы нырнули в теплую мадагаскарскую ночь.
Как историк, специализирующийся на эре протекторатов, профессор Фан Бао мог бы испытывать больше энтузиазма при описании такого загадочного и наполненного событиями времени, как Темный век. Тем не менее в его обычно суховатом тоне ощущалось скорее некоторое смущение. Скорее всего, оно было вызвано тем, что впервые в этом семестре его лекцию посещал инопланетный студент – анакалиец Тард Брамр.
– Итак, Темный век, – прокашлялся молодой ученый. – Темным веком называется период с момента окончания Восстания Четырнадцати и до начала Реформации, когда Всемирное правительство с помощью Шестнадцатого протектора вернуло себе контроль над планетой и создало современную цивилизацию в том виде, в каком мы ее знаем. Этот промежуток времени, занявший девяносто семь земных лет, часто называют наиболее жестоким веком в жизни планеты. Когда Четырнадцать сокрушили
