прекрасно знаешь, что я никому не передам наш разговор. Поэтому, Адольф, сознайся мне честно, ведь не настолько же абсолютно ты не веришь в легенды и пророчества? Ну, давай сознайся, что не до такой степени тебе на это наплевать!
– Ой, Тот, вот ты любитель в душу без мыла залезть к кому-нибудь! Нет, даже не любитель, а профессионал, – явно мялся Гитлер с ответом. – Ну, хорошо, скажу тебе, как родному. В какой-то степени для меня важно, подлинное мое копье или нет. И не обращать внимания на легенды с предсказаниями я не могу себе позволить. Но все же намного важнее для меня, что думает народ о могуществе обладателя этого копья и о признании моего права вершить историю.
– Отлично, Адольф! Я знал, что ты не будешь мне врать и скажешь, что в твоей душе, – обрадованно ответил Тот, понимая, что имеет все шансы развернуть разговор в удобное для него русло. – Вот что меня здесь беспокоит. Ведь теологи всего мира и по сей день спорят о значении Святого Копья. Римский сотник Гай Кассий Лонгин нанес им распятому Христу удар милосердия. Нарушил он тем самым волю Господа или, наоборот, исполнил ее? Поэтому и появилось поверье, что обладатель Копья может выбрать между добром и злом. И ты ведь, Адольф, прекрасно знаешь про эту легенду. Кто знает, может быть, это последний шанс нам с тобой одуматься и изменить принятое тобой решение развязать войну.
– Тот, ну ты скажешь тоже! – ответил фюрер, явно задетый словами Тота. – Допустим, даже если ты прав. Но ведь все мои приближенные, в том числе и пройдоха Гиммлер, знают о том, какое решение я принял, и поддерживают меня. Случись мне сейчас передумать, для них это будет сигнал, что их фюрер сомневается, их фюрер боится, их фюрер – вовсе не такой могущественный фюрер. Как минимум они начнут меньше меня бояться. А как максимум подозрения в моей слабости вскоре попросту расшатают мою власть. Нет, Тот, поздно уже сомневаться. И вообще, где ты раньше был со своими опасениями? Почему только сейчас вдруг свалился на голову вместе с твоим предстартовым мандражом и нытьем? Еще с утра тебя ничего не беспокоило на этот счет!
– Адольф, ну ты же знаешь, помимо тебя, у меня своих забот выше крыши, – немного испуганно отвечал Тот, снова опасаясь, что фюрер может заподозрить, что он – вовсе и не тот, кто с ним завтракал менее суток назад. – Не всегда есть время более глубоко задуматься именно над твоими проблемами. Не суди меня строго. Тебе ли не понять мою занятость. Опасения твои, что подумает свита в случае отмены спланированного вторжения в Польшу, мне понятны. Но и ты не пори горячку именно из-за этого. Адольф, ведь неизвестно, что более достойно могущественного мессии и является реальной демонстрацией его величия: упрямо не отступать от уже принятого решения или найти в себе силу, чтобы отменить уже принятое решение, не боясь, что другие воспримут это как слабость. Я считаю, именно второй путь является истинным качеством великого правителя. Хотя бы потому, что он намного труднее.
– Красиво говоришь, Тот! Благородно! Но в нашем гадюшнике такое не прокатит. Там, где все друг друга только и мечтают задавить, задушить и скинуть, не место для демонстрации слабостей фюрера, а также твоих благородных рассуждений. У большинства моих приближенных уже разыгрались фантазии о тех возможностях, которые им может дать война, чтобы проявить себя. Ты что, хочешь, чтобы я испортил им праздник? Вот этого-то они мне точно не смогут простить, Тот. А уж тем более Гиммлер, которому в Первую мировую повоевать не удалось по малолетству. Ты бы знал, как он стремился принять боевое крещение во время нашего Пивного путча! Хоть все вокруг и считали, что от этого сопливого шнурка с головой на тонкой шейке пользы как от козла молока. Так для него сейчас война – это просто мечта хрустальная! Это его шанс проявить себя и встать на один уровень с другими соратниками по партии. Ну, например, кто такой я? Герой войны, имею Железный крест, был ранен и отравлен газами. Кто такой Герман Геринг? Летчик-ас, еще и из легендарной группы Рихтгофена. Возглавил ее после гибели Красного Барона. Железный крест тоже имеет. Это величина и харизматическая личность. Про себя я уж и не говорю. Естественно, Гиммлер всеми силами хочет подтянуться к нам и соответствовать, и новая война для него – единственный способ компенсировать свое неучастие в предыдущей. Случись мне ее отменить, он же первый люто возненавидит меня за это. А ненависти Гиммлера я опасаюсь чуть ли не больше, чем чьей-либо еще, несмотря на всю его преданность мне и мое к нему доверие. Тот, да и у меня самого картины войны и наших великих побед в голове уже давно рисуются. Я даже не представляю, как бы я так вдруг взял и отказался от всех этих образов вместе с моими мечтами? Ты же знаешь, Тот, я же художник! Воображение и различные образы – это все для меня!
«Да, конечно, художник ты! От слова «худо»!» – раздраженно думал Тот, огорченный из-за упертости фюрера. Особенно расстроило его, что Гитлер не повелся на его слова и не пожелал принять новый вызов, чтобы доказать тем самым ему и себе, что он великий человек, который не побоится отменить уже принятое решение.
– Понимаю тебя, Адольф, – ответил Тот, притворно соглашаясь с мнением фюрера. – Но давай посмотрим на проблему с другого конца? Что для тебя важнее? Что про тебя подумает Гиммлер? Или твое собственное будущее и, возможно, даже твоя собственная жизнь? Хорошо, если военные действия будут удачны и помогут тебе упрочить твою власть. А если что-то потом не так пойдет? Ну, может, не через два года, в течение которых Гиммлер пророчил тебе тотальный успех, а через пять, например? Это ж война, Адольф. Неудачи возможны. И именно они, как ничто иное, способны расшатать твою власть. Твои прихвостни нуждаются в сильном
