Тощий рыжий подросток, действительно золотой от загара, смеется от радости и повисает у нее на шее. Вернее, у него. В этом сне Фира выглядит примерно как Терминатор в кино, только еще крупнее и выше, примерно на полторы головы. Но Эйтери этим не проймешь. Фира вечно выглядит во сне, как черт знает что, он давно привык к ее причудам.
– Как же хорошо, что ты тут, Фирка, – наконец говорит Эйтери. – Я тебя обожаю, ты знаешь? Конечно знаешь. Но я еще много раз тебе это скажу. Чтобы дошло. А то с виду ты сегодня совсем не интеллектуал!
– Щас в глаз кааак дам! – грозит ему Фира, вернее, амбал, в которого она с какого-то перепугу превратилась, оба хохочут, обнимаются, стукаются лбами, наконец, падают в густую золотую траву – не потому что действительно не могут устоять на ногах, а просто так, от избытка чувств. И чтобы дополнительно обозначить: да, вот такие мы счастливые дураки.
Хищники очень любят счастливых дураков. Больше всего на свете. Это важно знать, с этим надо уметь работать. Хороший охотник никогда ничего не делает просто так. Даже когда он и правда счастливый почти-дурак.
– Иди сюда, моя радость, – говорит Эйтери. – А ну-ка, давай бегом к нам!
Черный лис с изумрудно-зелеными глазами подходит, ложится рядом, кладет голову ему на колени, а лапу – на Фирину ладонь, огромную, как лопата. Закрывает глаза от наслаждения. Еще никогда, даже дома с женой и дочкой, ему не было так хорошо. Наверное, дело в том, что во сне сердце вырастает до невиданных размеров, наяву такое огромное просто не втиснется в тело. И в нем помещается гораздо больше любви.
– Ого, все уже в сборе, – говорит Арина. – Не хватает только корзинки для пикника.
В отличие от прочих, она выглядит примерно так же, как наяву: милая пухлая женщина с растрепанными каштановыми волосами. То есть, на первый взгляд, милая. А на второй неподготовленный сторонний наблюдатель мог бы, пожалуй, обделаться, заглянув в ее черные – ни белков, ни зрачков, ни радужной оболочки, одна только сияющая тьма – глаза.
Смотрел бы в них и смотрел, – думает Эйтери. Нет для него ничего притягательней этой бездонной тьмы.
Интересно, если бы мне повезло встретить эту женщину наяву, – спрашивает он себя, – я бы понял, что жизнь рядом с ней слаще самых глубоких снов? Или прошел бы мимо, не обернувшись? Скорее второе. Наяву я обычно веду себя как болван. А все-таки что бы случилось, если?..
Ответа на этот вопрос нет – ни у него самого, ни вообще в природе. Дела о сослагательном наклонении закрывают, не рассмотрев.
– Посиди с нами Аринка, – просит Эйтери. – Время пока еще есть.
Арина молча кивает и опускается в золотую густую траву, которая от ее прикосновения мгновенно темнеет, сохнет, становится хрупкой и ломкой, а потом рассыпается пеплом. Не то чтобы Арина этого хотела, но ничего не поделаешь, в этом сне она такова – не женщина, а оружие, настолько опасное, что даже этим троим, верным товарищам по бесконечной радости битвы, которых Арина любит всем сердцем, не стоит ее обнимать.
Поэтому Арина всегда устраивается немного поодаль и обнимается с ними в воображении; впрочем, во сне мысленное объятие лишь тем и отличается от телесного, что выходит гораздо нежнее.
«Я в тебя влюблен, – не говорит ей, а только думает Эйтери, – совершенно по-настоящему, по уши, как мальчишка, которым, строго говоря, сейчас и являюсь, весь, целиком, не только здешний, спящий и золотой, твой веселый приятель, но и умирающий старый дурак, мой ржавеющий якорь, худо-бедно удерживающий меня на земле, толку от него, будем честны, немного, однако надо отдать ему должное, он тоже умеет любить всем сердцем, это совершенно внезапно выяснилось, буквально в самый последний момент, но лучше так, чем никак».
Арина его, конечно же, слышит. Но не отвечает. Вернее, она отвечает: «Радость моя, ты только сияй, остальное неважно, я буду с тобой всегда», – но потом, наяву, когда Эйтери нет рядом. Во сне Арина не знает, что такое любовь. Зато во сне они могут быть вместе, а это уже немало. Больше, чем вообще все.
Небо исчезает, и сразу становится ясно, что битва будет нелегкой. Хищники, привлеченные запахом человеческого сна, да еще такого сладкого, наполненного любовью, редко решаются начать с неба. Как правило, они подкрадываются тайком, действуют исподволь, неопытный сновидец поначалу и не заметит, как понемногу оскудевает пейзаж, исчезают собеседники, замирает движение, приближается линия горизонта, а если и заметит – что толку? Все мы знаем, что сновидения непостоянны, принимаем изменения как должное, а когда становится ясно, что дело неладно, обычно уже поздно сопротивляться: ничего не осталось, нечего спасать.
Но если уж эти твари решились демонстративно, у всех на глазах пожирать наше небо, дело плохо. То ли чувствуют свою силу, то ли напротив, рехнулись от страха, но второй вариант даже хуже, потому что взбесившийся, утративший разум хищник становится очень грозным противником, как, впрочем, всякий отчаявшийся трус.
