специалистов и под председательством… начальника строительства дамбы. Называли и сумму, в которую обошлась “работа” этой экспертизы – 400 тысяч долларов. Эксперты из прибалтийских стран заинтересованы в том, чтобы все дерьмо так и оставалось в устье Невы, не распространяясь по Финскому заливу, по всему Балтийскому морю. О мнении начальника строительства и спрашивать нечего.
А что же Собчак?
– Не знаю, не знаю… – вот и все, что отвечал он мне спустя полгода.
Еще факт. Когда мы решили провести расширенное заседание нашей экспертизы проекта ленинградской дамбы в Ленинграде (человек 25-30), то ленинградцы, наши сторонники, нас предупредили:
– И не думайте! Наше начальство не позволит!
– Мы и спрашивать не будем! Приедем и проведем заседание!
– Вот чудаки! К вам на ваше заседание ворвется десяток-другой “добровольцев”, устроит дебош, сорвет заседание…
Экспертизную комиссию мы провели в Москве, привлекли крупнейших специалистов, наши математики просчитали проект во всех деталях, всякий раз выходило: абсурд!
Ну а дальше? Строительство практически прекращено: нет денег. Однако и недостроенная дамба приносит нынче не меньше вреда, чем если бы она была достроена.
Собчак… Несколько лет наблюдал его на съездах и заседаниях ВС СССР. Резко выступал. Правильно. Всегда достаточно информирован, а это очень много значит.
Но более плоского человека я не встречал. Его дело – трактовать, и не более того. Никогда не более. Никогда не уловил я в его выступлениях ни эмоций, ни даже интонаций. Интонация у него одна, выражение лица одно, направление ума одно: трактовать.
Взгляд мертвый (и мертвеет все больше). Разве что самоуверенность все возрастает и слушать ему все труднее, а говорить все легче. Однажды после концерта гастролирующий у нас дирижер Ашкенази пригласил Собчака, Станкевича и меня на сцену, имея в виду дать интервью для английского ТВ. Собчак никому из нас слова не дал сказать. Ашкенази его перебивал-перебивал, махнул рукой и дал знак телевизионщикам “не снимать!”. Собчак знак видел – и ни в одном глазу.
Жаль, конечно, что труды комиссии Яншина были использованы ну разве что на десять процентов, только по проблеме переброски.
А ведь речь-то шла о мелиорации в целом, о всей деятельности Минводхоза.
Ведь как делается? Приезжает мелиоратор в колхоз (совхоз) зоны неустойчивого увлажнения (в Средней Азии дело обстоит иначе).
– Вам орошение или осушение нужно?
– Дорого… Да и с эксплуатацией мелиоративной системы не управимся. Людей для этого нет, средств нет.
– Так ведь за государственный счет! Если согласитесь – дорогу вам построим! А то школу! Больницу!
Ну как тут не согласиться? И вот район (колхоз, совхоз) жертвует частью своих земель, которые пойдут под “улучшение”, чтобы построить школу, водохозяйственники же списывают средства, затраченные на школу, в счет тех же улучшений – тоже “освоение” средств. Таким-то вот образом Минводхоз сам изыскивает объекты мелиораций, сам их проектирует, сам себе сдает, сам себя премирует за успешное освоение средств, сам построенные системы эксплуатирует, то есть через несколько лет забрасывает их на произвол судьбы.
А иногда и не через несколько лет, иногда он попросту “построенную” систему и не вводит в эксплуатацию. Особенно часто это случается с системами осушительного дренажа – дренаж вовсе и не закладывался, выкапывалась траншея, тут же засыпалась – и делу конец. Кто будет проверять? Совхозу- колхозу дренаж тоже не нужен – больше забот, он и с неулучшенными-то землями не справляется!
Сколько миллионов гектаров в результате осушения и орошения было “списано”, то есть навсегда исключено из земельного фонда государства? Никто толком не знает. Много, много… Миллионы и миллионы га.
Разумеется, и передовые колхозы, совхозы в арсенале средств пропаганды Минводхоза должны были быть и были, и на весь свет они трезвонили о том, что благодаря Минводхозу получают баснословные доходы. Минводхоз умел покупать не только бригадиров, инженеров, ученых и научные институты – механизм был отлажен. Механизм психологического разложения общества.
Ни где-нибудь, а при голосовании в Президиуме Академии наук программ развития водного хозяйства чуть ли не решающее значение имели выступления “передовых” председателей (и председательниц) колхозов, которые к тому же не упускали случай высказаться на предмет Залыгина и иже с ним. (Особенно в моем присутствии.)
Почему Минводхоз имеет средства для постройки школы и больницы и, пользуясь этим, покупает у хозяйства земли, чтобы испортить их раз и навсегда, а Минпросвещения и Минздравоохранения этих денег не имеют – тоже никто не знал. Минводхоз сильнее – вот и все дела. Бюджет Минводхоза от 12 до 18 миллиардов в год, его задача “освоить” эти миллиарды досрочно, его похвалят и до конца года дадут еще. А вот у просвещения, у здравоохранения – у тех шесть миллиардов в год, и термина “освоение средств” у них нет, им никто не подбрасывает. Я всегда думал: что это? Нелепость, глупость или мафиозность? Начало которой положил Хрущев?
Минводхоз, Гидропроект понимали, что я их понимаю. Один из двух томов своих “научных” трудов Минводхоз посвятил разоблачению меня. Бездарное сочинение. Ведь есть же и там грамотные люди – 150 научных учреждений плюс академические и отраслевые институты. Или блеф не скроешь?
Обо всем этом помимо технической стороны дела тоже говорилось в материалах комиссии Яншина.
Руководители сельского хозяйства того времени В.П. Никонов, Б.С. Мураховский (члены ПБ) при встречах раскланивались любезно, дружески беседовали с главным редактором “НМ”. Их ненависть я чувствовал заочно и в телефонных разговорах. По телефону нет смысла улыбаться.
Отмена проекта переброски (16.УI.86, Совмин, заседание вел Н.И. Рыжков, против были Яншин, Аганбегян и Воротников – председатель Совмина РСФСР) имела, повторяю, огромный общественный резонанс, а печать поверила в свои силы. “Новый мир” торжествовал. Этого торжества ему и до сих пор простить не могут.
До 1917 года в России существовало Министерство земледелия и государственных имуществ. Очень умно: земледелие ближе всего стоит к проблеме использования природных ресурсов (государственного имущества). К госимуществу относились и минеральные богатства, и лесные – лесной департамент (теперешние одно-два министерства), и рыбопромышленность. Мелиорации шли через департамент земельных улучшений (штат инженеров – 12 человек), в департамент земледелия и землеустройства входило Главное переселенческое управление – колоссальный размах деятельности по освоению земель Сибири, Дальнего Востока, теперешнего Казахстана. В сельскохозяйственных институтах и училищах читался тогда курс “Переселенческое дело”. В Омском сельхозинституте продолжал (в 30-е годы) читать этот курс большой специалист б. переселенческого управления Зборовский. Еще до массового переселения в тот или иной район там открывались опытные станции, которые создавали местные сорта сельхозкультур, улучшали породы домашних животных, разрабатывали агротехнику.
В годы нэпа все эти службы возрождались, переселение в Сибирь (и наделение землей) снова стало массовым.
Министром земледелия и госимуществ был Александр Васильевич Кривошеин (1908-1915), проводник столыпинских реформ, управляющий Дворянским и Крестьянским банками, глава правительства Юга России (1920) в Крыму у Врангеля, с Врангелем же он эвакуировался из Крыма, в эмиграции был председателем Русского общевоинского союза.
При назначении на пост министра в порядке знакомства с предстоящими проблемами исколесил Россию, написал о своих впечатлениях книгу. Я читал. Очень интересно, особенно все то, что касается Сибири, переселения в Сибирь. Помню в этой книге и такой эпизод: сыпучие пески мешали и земледелию и ж.д. строительству на Каспийском побережье Кавказа. Будучи там, Кривошеин попросил найти ему специалиста. Нашли. Но сказали – ненавидит монархию, монархическую власть, на каждом шагу поносит ее последними словами. Ярый монархист Кривошеин специалиста все-таки призвал и неделю возил его в своем вагоне. После записал: неделю слушал всякую похабщину в адрес императора, а что поделаешь – человек
