виду я, уж извини, решил…
В этот момент из уборной, опять прерывая только-только наметившийся конструктивный разговор, появилась свежеумытая Лейла, с напряженным и очень злым лицом пытавшаяся щеткой разобрать волосы.
– Я хотела тебя предупредить, что там все слышно, – не глядя в сторону гостей и полностью сосредоточившись на процессе, проговорила она. – Так что если у вас что-то секретное, я лучше выйду.
– Кадир? – опять окликнул я замершего и очень ошарашенно глядящего на Иллюзионистку коллегу. – Мне из тебя каждое слово надо клещами вытягивать? Тогда этим лучше заниматься не в моем кабинете!
Нет, удивление Кадира мне, по-хорошему, было понятно. Да что там, я сам никак не мог привыкнуть к стремительным изменениям в себе и своем ближайшем окружении! Но раздражало оно от этого не меньше. В конце концов, вопрос моего психического состояния и образа жизни мы могли обсудить в другое время, и совершенно не обязательно было для этого меня будить.
– Кхм. Может, мне попозже зайти? – совсем уж растерянно пробормотал коллега.
– Кадир! – не выдержав, рявкнул я. Проклятое горло обожгло болью, я снова закашлялся и полез в карман за платком. Уж сколько лет, а никак не привыкну.
Лейла, бросив на моего коллегу взгляд и полыхнув в его сторону неожиданно сильным раздражением, граничащим с настоящей злостью, опять всполошилась и с расческой наперевес кинулась к шкафу с посудой. Но потом, видимо, сообразив, что там ничего полезного нет и быть не может, схватила со стола кружку с вчерашним кофе и, держа посуду обеими руками, нерешительно подступила ко мне, глядя очень большими и очень печальными глазами.
Холодный кофе, это, конечно, не теплое молоко, но лучше, чем ничего. Поэтому я, кивнув в знак благодарности, взял из ее рук кружку и быстрыми мелкими глотками ополовинил.
– Спасибо, – проговорил осторожно, шепотом. Состроив сочувственную мордашку и действительно искренне переживая, она тихонько погладила меня по плечу. Я-то с такими приступами давно уже смирился, а Лейла отреагировала неожиданно сильной тревогой. Так что утешение требовалось скорее ей, поэтому я аккуратно приобнял женщину, привлекая к себе. Иллюзионистка вцепилась в меня обеими руками так, будто я по меньшей мере только что побывал при смерти. – Да все в порядке, не волнуйся.
– Легко сказать, – сердито проворчала она. – Не надо больше так делать. Если захочешь на кого-нибудь покричать, мне скажи. Я умею.
Я засмеялся, представив эту картину. Через мгновение Лель меня поддержала, тоже тихонько захихикав.
– Кхм, – вновь подал голос Кадир. – Так я, собственно, по какому вопросу-то. Сегодня ночью, около трех утра, в своем собственном доме повесился Юнус Амар-ай-Шрус. Ты им, кажется, интересовался. Ты чего? – растерянно уточнил он, ощутимо напрягшись.
– И ты десять минут тут
– Не шипи, – отмахнулся Разрушитель, судя по всему, окончательно взяв себя в руки. – Откуда я знал, что для тебя это
– Ладно, я понял, извини, – поморщился я. – А он действительно самоубился или кто-то помог? – Я ободряюще сжал плечо ощутимо напрягшейся Лейлы.
– Ну, пока никаких поводов для сомнений нет. Записка есть, причем такая… исчерпывающая.
– Посмотреть-то на нее можно?
– Как эксперты вернут, да. Если вкратце, он пишет, что не может больше терпеть это давление, этот шантаж и видеть этих людей, что ему противно, и лучше уж в мешок к Караванщику. Кто и чем его шантажировал, пока непонятно, – пожал плечами коллега.
– Я догадываюсь, – я вздохнул. – Во-первых, уже практически доказано, что он регулярно истязал собственную жену. Во- вторых, он насиловал своих учениц, очень тщательно выбирая тех, за кого некому заступиться, и я даже затрудняюсь предположить, сколько подобных случаев имело место за его карьеру. Амар-ай-Шрус, говорят, очень боялся, что о его делишках станет известно. Так что если шантажировали, то, скорее всего, именно этим. Судя по всему, брали с него не деньги, а услуги: молчание и верную службу. Что с его семьей?
