важное, давала некую уверенность, что, хотя проект поднятия красных мажоидов до более или менее цивилизационного уровня в целом провалился, никто от этого сильно не пострадает. К сожалению, Зайцева ошиблась.
4
Тревожная сирена завыла, когда ее ждали меньше всего. Выматывающий тягучий звук покатился по коридорам базы, поднимая землян на ноги. В тот момент Остапенко согласовывал с Караваем список вывозимых материалов и образцов, ранжированных по сложности транспортировки. Командир экспедиции и научный руководитель посмотрели друг на друга.
— Твою ж мать! — выругался полковник.
— Может быть, пыльная буря? — предположил Остапенко, хотя и сразу догадался, внутренне холодея, что буря здесь ни при чем.
— До начала сезона еще месяц как минимум, — напомнил Каравай, подразумевая, естественно, земной месяц.
— Иногда бывают климатические флуктуации, — сказал Остапенко.
Им обоим приходилось говорить громче, чем обычно, чтобы перекричать сирену.
— Сам-то веришь, а? — поинтересовался Каравай.
Остапенко помотал головой. Полковник встал со стула, повернулся к приоткрытому сейфу, полминуты покопался в нем, после чего вытащил револьвер в ременной кобуре и подпоясался, словно ковбой из вестерна.
— Пошли, — сказал Каравай.
В радиальном коридоре они встретили начбеза Кудряшова. Тот был при карабине и кожаном бандольере, переброшенном через плечо.
— Как-то неспокойно, — сказал Кудряшов, кивком приветствуя товарищей.
— Кто запустил сирену? — спросил Каравай.
— Ее можно запустить из двух мест, — Кудряшов говорил так, словно командир и научрук этого не знали, — с центрального поста и из наблюдательного пункта на метеостанции. Грешу на Григоряна. Но сначала нужно осмотреться и прикинуть что к чему.
— Согласен, — подытожил Каравай.
Все трое направились к шлюзовой камере. В кольцевом коридоре им попался Стеблов, одетый в спецкостюм, с баллонами за спиной, в руках он держал респиратор. Археолог был бледен, руки тряслись.
— Там… — сказал он, указывая в сторону шлюза, — там… дети!
Каравай ухватил его за ткань на груди:
— Какие дети, млин? Ты в своем уме, а?
— Кхе-се-ле-ти, — с трудом выговорил Стеблов, ему почему-то не давалось это слово. — Дети мажоидов. Они просят помощи!
Остапенко почувствовал сильную тошноту, голова закружилась. Он сам не ожидал такой слабости от себя, но среагировал быстро: расставил ноги и чуть наклонился корпусом вперед. К счастью, почти сразу отпустило, и на смену отчаянию пришла волна деятельной энергии.
— Надо наружу! — заявил Остапенко и побежал к шлюзу.
Он не стал надевать спецкостюм, будучи уверенным, что помощь нужна сейчас, немедленно, поэтому нацепил первый же попавшийся в стойке респиратор с мембранной коробкой, подхватил баллон, забросил его за спину, а ремнями подвески и дыхательным шлангом занимался уже в камере, дожидаясь, когда снизится давление, что позволит открыть внешний люк.
Поспешность Остапенко в желании помочь кхеселети сыграла свою роль: он оказался снаружи первым. И сразу остановился. Были уже сумерки, тени заметно вытянулись, а ржавый грунт под ногами приобрел темно-коричневый оттенок. Небо, наоборот, совсем обесцветилось, поэтому стало больше походить на земное, каким оно бывает в непогожий вечер. Остапенко обожгло морозом, но сейчас он даже думать не мог о холоде, потому что перед шлюзом и впрямь скопились кхеселети. Их было пятеро. В возрасте двух-трех земных лет они уже почти во всем походили на половозрелого мажоида, хоть и меньших размеров — с немецкую овчарку. Главное отличие — карапакс формируется обычно годам к восьми, поэтому сейчас он выглядел не как здоровенный панцирь, под который мажоид может целиком спрятаться, а как розоватая костяная пластинка на мягкой безволосой спине.
