отставку?
– Папенька генерал, он в Белой Веже, служит… А мы разве не знакомы, Генрих?
– Я бы запомнил, – усмехнулся полковник.
– Да, нет же! – Ольга умела быть настырной, как банный лист. О таком ее упорстве, достойном лучшего применения, сложно было догадаться, глядя на это эфемерное создание. – Я точно-точно знаю! Только не помню, откуда. Но ваше лицо мне знакомо.
– Может быть, на одной из фотографий вашего батюшки? – предположил явно не слишком довольный поворотом разговора Генрих. – Не уверен… Даже, скорее, напротив, уверен, что вряд ли. Однако чем черт не шутит!
– Нет, нет! – заспешила Ольга. – Не то, не то! Но да, конечно! Изображение! Я же говорила, что видела вас раньше! Вы на портрете!
«На каком еще портрете?!»
– На портрете? – поднял бровь Генрих. – То есть, вы утверждаете, что видели мой портрет?
– Ну, да, конечно! – разулыбалась в ответ Ольга. – Портрет маслом. Вы там в статском. Фрак, манишка, галстук бабочкой, и в руке трость с костяным набалдашником! – Ольга была счастлива, она вспомнила.
«Вот как? С набалдашником?»
– Где вы его видели?
«Значит, такой портрет действительно существует!»
– У маменьки! Он у нее в гардеробной хранится. За платьями…
– Как зовут вашу мать?
Что сказать, Натали была заинтригована. Она тоже хотела знать, как зовут мать Ольги, поскольку напрочь этого не помнила. Однако в тот самый момент, как Генрих задал этот свой животрепещущий вопрос, Натали уловила краем глаза движение, выбивающееся из общего ритма вечеринки, и ей сразу стало не до глупостей.
Плавный разворот на три четверти, естественный, как дыхание или танец, и ни разу не привлекающий к себе внимание. Быстрый взгляд, выхватывающий из броуновского движения «праздно шатающихся» гостей двух мужчин, целенаправленно движущихся с двух сторон к Генриху и к ней. Мгновенная оценка ситуации – очень много слепых пятен – и степени опасности. Но тут и оценивать, собственно, нечего: оба уже обнажили оружие, но до времени держали пистолеты опущенными вдоль тела, оттого их никто и не замечал. Никто, не считая Натали, ее правая рука уже выдергивала из-под жакета «стечкин», а левая – летела вверх, чтобы лечь на затвор.
Раз! Натали довернула тело, выставив левую ногу чуть в сторону. Два! Подалась вперед, создавая прочную базу для стрельбы. Три! Сдвоенный выстрел. Так, так! Очередь. Так, так, так! Разворот вправо. Выстрел, выстрел, выстрел! Одиночными, но в высоком темпе, как учил ее Селиверстов. Так, так! Выстрел, выстрел…
Первый из мужчин дергается на ходу, его разворачивает назад от мощного удара в плечо, а вторая пуля бьет в грудь, разрывая галстук и манишку. Очередь в того, что слева, но он уходит с линии огня и вскидывает руку со стволом. Быстро, очень быстро, но все-таки медленно. Натали успевает первой. Выстрел, выстрел. Две пули, – одна за другой, как на стрельбище, – бьют в десятку, в переносицу и в лоб, а «стечкин» уже летит вместе с телом вправо… а там… Там все уже кончено. Незнакомый высокий парень, которого вроде бы и не было здесь еще мгновение назад, застрелил третьего боевика, и Натали доворачивает еще чуть-чуть вправо, чтобы перекрыть последний оставшийся незащищенным сектор.
«Поздно…»
Ствол смотрит ей прямо в глаза. Один жалкий удар сердца, и не успевающая за событиями рука со «стечкиным»…
Выстрел прозвучал над самым ухом, вломив в висок с такой силой, что ее качнуло в сторону. Но зато никто уже не целился в лоб. Пуля попала боевику прямо между глаз.
«Хороший выстрел!» – Она оглянулась и встретила понимающий взгляд Генриха, ствол вскинутого в правой руке «вальтера Эйч Пи» еще дымился.
– Все! Все! – остановил он Натали, когда та попробовала отвернуться. – Все кончено. Их было четверо. Больше нет…
Стрельба утихла, началась истерика. Была б его воля, Генрих ушел, не задумываясь. Но приходилось думать о многом сразу, и он остался. Сидел в уголке на кожаном диване вместе с Натальей, курил, пил водку прямо из горлышка и наблюдал за охватившим дом Ростовцевых безумием. Генрих молчал, что тут скажешь? Молчала и Наталья. Сидела, чуть отодвинувшись – насколько позволял диванчик – сохраняла дистанцию, но была настолько рядом, насколько это вообще возможно в данной ситуации. Во всяком случае, Генрих не только вдыхал запах ее духов и пота, но ощущал, кажется, даже тепло ее тела, что было странно, если учесть, сколько на них было надето разной одежды.