Однако этот день внёс перемены в их неспешное путешествие.
Над лесом внезапно завыла выпь, вернее, это Жаворонок в дозоре подал сигнал. Жаворонок мог виртуозно копировать голоса почти всех птиц, от соловья до вороны. Ах да… дозор, вот ещё одно из самых нелюбимых занятий. Лежишь себе, завернувшись по уши в полушубок, и тут пинают тебя в бок. Ну не пинают – осторожно трясут за плечо, но во сне это воспринимается именно как пинок. Потом приходится мёрзнуть и переминаться с ноги на ногу следующую пару часов, пока тебя не сменят.
Дозоры только заступили на пост, так что вряд ли кто-то будет нападать в этот момент.
Выпь снова пропела – коротко, а затем длинно.
– Лыжник, один, идёт к нам, – уверенно заявил Клек.
Как он распознал это по интонациям Жаворонка, Данила не представлял.
– Что делать будем? – спросил Ломята.
– Встретим, – ответил Воислав, – спокойно.
Вскоре из темноты донёсся голос:
– Ой-ли, люди добрые, не пустите ли погреться к огоньку?!
– Подходи, коли зла не таишь, – ответил Ловкач.
– Благодарствую!
Из темноты шустро выскочил усталый мужик на лыжах.
– Благодарствую, что пустили к очагу, – повторил он с поклоном, – а то я совсем уморился. Быструн меня кличут, по делу я еду.
– Ну и куда путь держишь? – спросил Путята после того, как попутчика напоили чаем из еловых иголок.
– Ищу я санный поезд купца Путяты Жирославича, из словенской купцовой сотни.
Купец и Воислав переглянулись.
– Я – Путята. Что за дело у тебя ко мне?
– Не к тебе, а к человеку твоему. Служит у тебя такой Даниил Молодец?
– Ну служит, а тебе чего?
– Весточка у меня для него. Позови, окажи милость.
– Даниил, – крикнул Воислав, – иди сюда, быстро!
– Что такое?
– Да вот, тебя ищут.
– Вроде похож, – пожамкал губами Быструн, оглядев Данилу, – только мне это, две ногаты обещано за то, чтобы я вам весть доставил.
Воислав глянул на Молодцова.
– Да заплачу я, если весть стоящая, – ответил тот.
– Того я не знаю, мне сказано…
– Заплачу, показывай давай! – теряя терпение, крикнул Данила.
– Вот, как скажешь…
Быструн извлёк из-за пазухи свёрнутый рулон берёзовой коры шириной в два пальца. Данила развернул и увидел какие-то непонятные закорючки, идентифицировать которые совсем не получалось.
– Клек, что это?
Варяг повертел в руках бересту и заявил:
– Тьмутараканское письмо, церковное. Скорохват, я слыхал, ты разбираешь.
– Ну, так, – неуверенно ответил южанин.
– Постарайся, всё лучше тебя никто не знает, – сказал Воислав.
Скорохват с минуту разглядывал бересту, потом изрёк:
– Даниилу Молодцу: Берегись. По твоему следу нурман идёт.
Взгляды всех присутствовавших скрестились на Даниле. Того будто изнутри толкнули:
– Гуннар… Гуннар Скряга, это он за нами идёт.
– Ах он высерок вонючей крысы, говноедливый склизкий червяк, пёсья блевотина, сын взятого силой кривого трэля. Чирей ему на уд и ещё десять на задницу всем его родичам… чтоб заживо гнили и желтели, чтоб… – Клек ещё минуты на две разразился ругательствами, пока Воислав его не прервал.
