использовать свой дар на благо других. Агата поняла, как открывается дверь. Роза вырастила цветы. Освальду пришлось сначала смириться с тем, что он видел в своих видениях, а потом увидеть, как эти видения его подвели. Принц вылечил Генри. Не показал свой дар только он сам – пятый из мастеров, тот, кому проложили путь остальные.
– Я думал, что неважно, кем ты родился, важно только, что делаешь. Но это неправда, – еле слышно сказал Генри. – Я все равно однажды использую дар в третий раз. Но я хочу сделать это не когда Освальд или кто-нибудь еще меня заставит. А тогда, когда выбрал сам.
Генри быстро, чтобы не передумать, снял перчатку, прикоснулся к шишковатой морде чудовища и тут же убрал руку. Чтобы уничтожить, надо коснуться сильнее и держать руку дольше. Чтобы расколдовать, достаточно мгновения. Оболочка чудовища начала сжиматься, повисла клочьями, но Генри едва это видел. Его окатил невыносимый жар, с головы до ног, и он сел, чтобы не упасть.
«А вот и я, – сказал голос, который он ненавидел. Голос огня. – Так и знал, что ты не удержишься».
Генри натянул перчатку, тупо глядя перед собой. Чудовища больше не было, на берегу лежал молодой темноволосый человек в длинной одежке, такой же, как у Тиса. Он застонал и сел, держась за голову и неверяще глядя на Генри.
– Я даже предложить тебе такого никогда бы не посмел, – пробормотал Алфорд. Генри сразу узнал его голос: тот же, что говорил с ним в башне. – Как ты догадался? Я не подсказывал. Барс запретил подсказывать.
– Голубые глаза у чудовища. Такого же цвета, как на портрете, – еле ворочая языком, сказал Генри. – Когда я спросил кошек, где тебя искать, они привели меня в библиотеку не потому, что там был портрет, а потому, что оттуда было видно озеро. Они даже залезли на подоконник, чтобы показать, а я не понял. Ты спас нас с Джеттом. И защитил Сердце. А в башне сказал, что мы уже виделись. Я понял, когда бежал по лестнице вниз.
Он прикрыл глаза. Внутри все горело жаром, о котором он за эти десять дней успел забыть.
– Теперь я – чудовище. Я такой же, как был, – выдавил Генри. Слезы заливались ему в рот, он даже моргнуть не мог, и они просто текли. – Но я просто… я должен был. Ты волшебник. Принц сказал, тебя звали отцом мастеров. Ты всем поможешь найти дары, научишь ими пользоваться, а это важнее, чем я один.
Алфорд неуклюже поднялся – видимо, после стольких лет в теле чудовища не сразу вспоминаешь, как надо ходить, – доковылял до Генри, сел рядом и прижал его к себе. И вот тогда Генри зарыдал во весь голос. Подарок Сиварда подошел к концу, и теперь он стал тем же, кем был до того, как Сивард его спас. Разрушителем с даром огня, уже вошедшим в полную силу.
– Знаешь, за что Джоанна ненавидит людей? – тихо спросил Алфорд. – Она никогда не могла поверить, что существа, живущие так недолго и такие слабые, могут быть более могущественными, чем все волшебники разом. Даже я за годы заключения успел забыть, на какое мужество вы способны. Спасибо, Генри. Ты достоин каждого доброго слова, какое Барс о тебе говорил.
Генри вытер нос, отстраняясь.
– Ты можешь защитить Сердце от Джоанны? Сделать так, чтобы она и Освальд не могли ему навредить? – спросил он, глядя на озеро. Вода в нем больше не была черной – на прозрачной, дрожащей от ветра поверхности плясали отблески солнца.
– Я знаю, где оно хранилось до того, как Освальд решил его использовать. Джоанна когда-то помогла Освальду достать его, но я вполне могу сделать так, чтобы ей это больше не удалось. Оно будет светить для всех, как в старые, добрые времена.
Алфорд улыбнулся ему такой сияющей, молодой и веселой улыбкой, что Генри через силу улыбнулся в ответ.
– И еще кое-что, – прибавил Алфорд, потягиваясь. – Солнце садится. После всего, что люди пережили, разбираться в темноте с последствиями погромов – не лучшее решение. Слишком уж явное волшебство мы всегда считали признаком дурного вкуса, но в такой день правила не действуют.
Он свел ладони вместе, осторожно подул, и над ними взвилось облако золотистой пыли, хотя откуда она взялась, Генри понятия не имел.
– Готово, – отряхивая ладони, сказал Алфорд. – Как только последний луч солнца коснется земли, все в городе погрузятся в сон, и им приснятся самые прекрасные сны, какие они только видели. А восход их разбудит.
Несколько минут они сидели рядом, глядя на сияющее озеро, а потом Алфорд встал.
– Джоанна поместила меня в такое неповоротливое тело, потому что знала: больше всего я люблю путешествовать невидимым, легким, как воздух. Не бойся, я за всеми присмотрю. Скоро здесь снова будет край мастеров. Мы еще увидимся, но пока мне не терпится приступить к своим обязанностям. До свидания, Генри. Я никогда не забуду того, что ты сделал.
Алфорд взял ларец, облепленный тиной, и начал растворяться в воздухе. Сначала сквозь него слегка просвечивал голый весенний лес, потом Алфорд превратился в неясный контур – и растаял совсем.
«Ты один, – сказал голос огня. – Ты теперь всегда будешь один. Если не считать меня, конечно».
