– Мам, ничего не надо больше. Просто не влезет.
Тогда мама и Марина все, что осталось, в пакет сложили.
– Поешь потом.
Мама на прощание не удержалась, всплакнула. А Марина такой взгляд подарила, даже на мгновение вся слабость исчезла. И я был готов хоть звезду с неба сорвать…
– Как дела на службе? – спросил я отца, когда мама с Мариной отошли.
– Нормально, сын. Рапорт на отпуск подписан. Билеты уже взяли, через полторы недели на рыбалку с тобой пойдем. Или на охоту. Дядя Ваня обещал лучшие угодья показать.
Как-то все просто выходит. Раз и отпустили.
– Что бы ни случилось, сын, знай – я горжусь тобой.
Отец догнал маму и Марину, они скрылись в дверях, но я не торопился в палату. Так и сидел на стуле. Зеленин подошел и присел рядом.
– Дочь мне все рассказала. Спасибо тебе, что защитил её.
– А разве вы не так же поступили бы?
Зеленин промолчал, только кивнул.
– Спасибо вам за лекарство.
– Не за что, – улыбнулся он. – Разве ты сам не поступил бы так же?
– У отца проблем не будет?
– Нет. У тебя тоже. Кстати… – Зеленин оглянулся и показал на стоящего мужчину в сером костюме. – Тут со мной следователь приехал, но я вижу, ты сейчас не в состоянии долго разговаривать.
Ага, мне все труднее с накатывающей слабостью бороться. Даже моргать медленнее стал. Зеленин оглянулся на ожидающего недалеко следователя:
– Приедете вечером.
Тот кивнул и ушел. Я удивленно посмотрел вслед. Странно все. Или дело параллельно ведут обе конторы, или… не знаю что… тогда при чем тут КГБ?
– Ответишь на вопросы. Не беспокойся на этот счет, пустая формальность, не более.
Запутал он меня. Похоже, у чекиста особое мнение на мой счет. Зачем эти шпионские игры? Ладно, посмотрим – что за пустая формальность. Хотя я не представляю, как может убийство, даже при самообороне, быть пустой формальностью.
– Да ничего, – пожал плечами я, – пусть приезжает.
– Тогда, до свидания.
– До свидания. – Я протянул руку и посмотрел на Зеленина. – Иван Михайлович, когда похороны?
Не знаю, что чекист увидел в моих глазах. Он замер и какое-то время молчал.
– Через неделю. Сам понимаешь, но… – и вновь запнулся, затем отвел глаза, – хоронить не здесь будут, на родину повезут. Так родные решили.
На родине хоронить… и никто здесь не узнает, кем был Тихомиров. Может, так родным в конторе «посоветовали»? Я бы… только не знаю, смог бы я в глаза родным дяди Миши посмотреть, но все равно…
До палаты ковылял еще медленнее. Навалилась дикая усталость и головокружение, без тошноты. Скорей бы все прошло. Лег на кровать, и стоило лишь закрыть глаза, как пришел сон. Опять слепит яркое африканское солнце, и вновь я живу чужой жизнью. Жизнью, которую изменить не в силах. Остается лишь ощущать чужое тело, видеть чужими глазами… и чувствовать чужую боль.
Мобильная группа съехала с камней на грунтовку, тут же поднимая над собой столбы пыли. Если за дорогой наблюдают, то решат, что мы идем прежним путем. Командир, выждав полчаса, дал команду на движение оставшимся машинам. Наш новый маршрут длиннее раза в три. Скальная гряда изгибается, и из-за особенностей ландшафта северной стороны дорога делает приличный крюк от гряды, затем обратно.
Наш сто пятьдесят седьмой, натужно взвывая движком, преодолевал каменный подъем. На самом пике, сквозь кроны приземистой акации, я рассмотрел далекое, но отчетливое облако пыли. Наша разведка отмахала уже прилично. Посмотрел севернее, туда, где поедем мы. Вдалеке проглядывалась немного искаженная разогретым воздухом, северо-восточная оконечность черных скал, а левее, над низкорослыми плоскими вершинами деревьев, отчетливо выделялась большая крона огромного дерева. И
