Час задумалась, потирая металлические руки.
– Я не знаю, – ответила она после долгого молчания.
– А что ты предполагаешь? – Я решила её подбодрить.
Женщина выглядела несчастной, насколько вообще может выглядеть несчастным лицо из сломанных часов и доспехов.
– Я предполагаю, – несмело прожужжала она, – что они живут в за?мках. Кроме этого не знаю, что сказать.
– Колокольня и впрямь похожа на за?мок, – сказала я.
Манжета закатила глаза.
– Прошу прощения, но это не так, – сказала тикающая женщина. – В ней нет Принца ни внутри, ни снаружи, а ещё нет решетки, рва или часовни. Во многих за?мках есть башни, но башня сама по себе – не за?мок.
– Тогда я уверена, что не хочу жить в за?мке. Это звучит отвратительно, – сказала я. – А что ещё за Принц?
Час просияла.
– Если хочешь, я могу всё объяснить про право первородства и патрилинейность?[41],– нетерпеливо предложила она.
– Подходящих за?мков тут нет, – поспешно прощебетала Манжета, – так что, я думаю, нам придётся поискать в другом месте. Не беспокойся! По крайней мере не придётся расспрашивать кальмаров. Они жуткие.
– Прощу прощения, – сказала машина, и её плечи опустились. – Я попытаюсь найти правильный ответ, если вы придёте позже.
Я положила руку существу на плечо.
– Всё в порядке, я тоже не знаю ответа. Но пауки смешные и решительные создания, с ними следует обращаться внимательно.
– Да, – сказала она. – С часами то же самое.
Мы покинули странную маленькую лавку. Манжета, похоже, была рада уйти. Она повела меня на высокую ветреную вершину самой высокой башни в городе.
– Это за?мок? – спросила я.
– Вот уж нет, – пропыхтела паучиха.
Так я встретила сирен, которые пугали, словно необузданный огонь, но оказались достаточно милыми, чтобы я смутилась. Они обнюхали Манжету совсем не по-птичьи, приплясывая от радости.
– Подруги, помогите мне! Скажите, что должна делать девочка в том смысле, в каком паук ткёт, чтобы Утешение не выросла неправильной девочкой?
«Нам нравятся неправильные девочки, – написали они. – О таких обычно пишут сто?ящие истории».
– Прошу вас, – вздохнула Манжета. – Ради меня не изображайте глупых блохастых птиц.
– И всё равно я Жар-Птица, – проворчала я еле слышно.
Их искусные ноги вновь начали каллиграфический танец:
«Думаем, девочки должны петь и танцевать одновременно. Но сами-то мы не девочки и почти уверены, что ничего в этом не смыслим. Однако мы позволили тебе испытать свои силы. А она чем хуже?»
Три сестры обняли меня своими крыльями – они были холодными и сухими, не такими, как у папы, но крыло – всё равно правильная штука, это я знала. Всё хорошее в мире имеет перья, крылья и когти.
Они подвели меня к чернильнице и окунули в неё мои ноги, а потом начали вертеть меня между собой. Поначалу мы были вихрем ног, крыльев и клювов, но потом он превратился в танец. Сирены проворно поднимали мои ноги собственными лодыжками и двигали моими руками в нужные моменты с помощью своих крыльев. Мы танцевали вместе, но они не пели, и даже не пытались; я кружилась с ними в тишине, всё быстрее и быстрее.
Когда всё закончилось, мы вчетвером посмотрели на бумажный пол и пространство, покрытое чернильными завитушками, пытаясь прочесть сказку, которую написали вместе, – я надеялась, что она милая, в ней нет никаких за?мков и много разных птиц, – сказку, которую наши ноги поведали во время быстрого и сложного танца.
Мы увидели каракули, загогулины, безобразные закорючки. Сёстры сумели нарисовать несколько слов, но, обучая меня, они не могли одновременно заботиться и о танце, и о сказке. Ничего не вышло. Сирены подскочили и перелетели в чистый угол.
«Ты безнадёжна в каллиграфии, – написали они, – и это очень печально».
– Но танец! – воскликнула я. – Танец! Я хочу так танцевать!
