Серпентина задумалась.
– Он запрёт её, чтобы никто не причинил ей вреда, и она никогда не увидит солнца. Я бы попросила тебя заботиться о ней самой. Если не можешь, разыщи семью, где умер ребёнок, и отдай её в распростёртые объятия. Или туда, где в новой детской кроватке белые простыни, а в волосах родителей – драгоценности, их сердца пылки и добры. Положи её в колыбель вместо их дочери, как втайне делает кукушка, подкладывая свои яйца. А смертной девочке найди дом в далёком королевстве и отдай бездетному существу, которое будет её любить, как своё дитя. Только забери её! Позволь Печали вырасти счастливой, здоровой и сытой, у тёплого очага и под небом.
Близнецы стояли на отремонтированном причале, приложив алые руки к ртам. Они издали долгий тоскливый звук, словно туманные горны?[24] в одиноком заливе. Семёрка и Темница держались за руки, а Гнёздышко взмахивала крыльями от нетерпения. Вскоре из тумана показался паром. Серпентина опустила на доски завёрнутую в одеяло дочь, и её слёзы капнули на лицо девочки.
– Что ты делаешь? – спросил Идиллия. – Я не беру пассажиров без платы. И мне не нравится, когда меня призывают как горничную.
Собравшиеся переглянулись.
– Чем же мы, жители Острова, можем тебе заплатить? – беспомощно спросил Итто с низким голосом.
Семёрка медленно вытащил единственную жёлтую монету из старой кости, сглаженную его пальцами. На ней ещё можно было разглядеть печать в виде паука. Темница посмотрела на него и вскинула брови.
– Этот ребёнок так дорог тебе? – спросила она.
– Нет, – просто сказал он. – Но я съел яблоко той ночью, когда попал сюда. Извини, что солгал, но ты бы мне не позволила. Я знаю, что ты никогда её не покинешь; теперь и я не смогу это сделать. Да и не хочу. Я никогда тебя не покину. В любом сером городе я буду рядом, и ты никогда не останешься одна.
Темница отбросила с лица спутанные волосы и рассмеялась.
– А я ела плантайны, той самой ночью, когда ты появился.
Семёрка стиснул её ладонь, а потом отдал монету паромщику, не глядя на неё и не пытаясь взвесить в ладони. Идиллия нахмурился и начал вертеть её в пальцах. Его лоб сморщился от тревоги и неодобрения, но он позволил сунуть ребёнка в свои костлявые руки. Серпентина и близнецы обняли друг друга, окружённые четырнадцатью огоньками, и принялись снова целовать дочь.
Когда паром удалился от берега, Гнёздышко слабо улыбнулась и прижалась щекой к щеке юной змеи.
– Не переживай, дорогая, я знаю, куда её отнести. И я скажу твоему брату, что ты по-прежнему красива. – Она огляделась, окинула взглядом пляж и дома в отдалении. – И уж точно не одна.
Пока они смотрели, на талии женщины-гусыни появился пояс – красная лента сгущалась, точно кровавый туман, и к тому моменту, когда она стала осязаемой, ведьма исчезла. Паром скрылся в тумане, и они остались одни на причале, сумрачном и скорбном, как похоронные носилки.
В Саду
Мальчик держал её руки в своих. Луна была такой высокой и яркой, что свет очистил их лица до серебряного блеска, словно старательная горничная. Суровый ветер трепал ветви тополей, где-то раздавалась какофония рогоза. Девочка сидела посреди леса, одетая в красное, точно первое зимнее солнце.
– Что случилось с девочкой? – воскликнул он. – Куда Гнёздышко её отнесла? Она стала красивой, когда выросла? Она воительница, как все другие дочери Серпентины?
Девочка рассмеялась, её улыбка была широкой и довольной. В ночи звёздный свет танцевал на её коленях, а тёмные веки чуть подрагивали, будто поверхность маленького садового озера. Мальчик зарделся, и девочка подумала, что это ей нравится больше всего – когда он так сильно хочет снова услышать, как она говорит, что от нетерпения забывает о приличиях. Синяя ночь ложилась на его щёки пятнами, дыхание замерзало в воздухе. Где-то за их спинами рыба подпрыгнула и плюхнулась в воду со звонким плеском.
– Если ты вернёшься в Сад и ко мне, я расскажу тебе о вещах ещё более странных и чудесных.
Девочка улыбалась.
Она вытащила перламутровую птицу из складок чёрных волчьих хвостов и потянула за сапфировый хвост. Птица прозвонила полночь; звон был протяжный, чистый и нежный.
