Пальцы Седки отекли от сырости, она едва чувствовала неподатливые верёвки, из которых была сплетена сеть. Она отвернулась от Сигриды, пристыженная. Вдруг почувствовала себя собственным призраком – вот женщина, которая тоже была молода и одинока, но сумела найти дорогу в город богов и завести друзей с волчьими головами, а Седка отыскала лишь стылый порт и раздражающую кличку, которую ей бросали вслед так часто, что она забыла своё настоящее имя. Девушка медленно становилась такой же бесцветной, как этот мёрзлый бессердечный город и море, всё вокруг покрывавшее солью. Осталась ли в её жилах кровь, или по ним течёт холодная вода?
– Я бы хотела, – прошептала она, – быть такой же храброй и красивой, как ты, чтобы побывать в таком же городе, встретить таких же людей и узнать много разных вещей.
Сигрида нахмурилась; от сырости её кучерявые волосы прилипли ко лбу, и причёска стала похожа на монашескую.
– Знаешь, это забавно. Большую часть времени в Аль-а-Нуре я мечтала стать такой же храброй и красивой, как Святая Сигрида. Каждый из нас думает, что есть кто-то, сияющий намного ярче, а я или ты по сравнению с ним даже не луна против солнца, а мёртвый камешек, парящий в пустоте рядом с ослепительным золотым шаром.
Седка подышала на пальцы: кончики ничуть не согрелись. Она искоса взглянула на Сигриду, чьи щёки ветер исхлестал так, что они сделались алыми.
– В те дни я была уверена, что всё в мире сияет ярче меня, и в первую очередь Бад. Так было до тех пор, пока я не встретила кого-то более яркого, а потом ещё ярче.
Сказка Плетельщицы сетей (продолжение)
Бад согласился отвести меня в башню Святой Сигриды, прежде чем их тройка отчитается в Папской Башне о неудачном завершении путешествия. Все согласились, что мне не надо отправляться туда с ними (не связанной обетами юной девушке не стоит рассчитывать на аудиенцию Папессы). Я попрощалась с Валтасаром и Варфоломеем, не очень сильно расстроившись из-за расставания. Ведь со мной остался Бад, а они казались суровыми и серьёзными. Бад был дорог мне, словно мы были щенками из одного помета, а его братья иной раз пугали меня своими мрачными желтыми глазами и мордами, которые словно переставали улыбаться, когда я отворачивалась.
Шкура Бада цвета ржавчины поймала свет вечернего солнца и превратилась в уютное весёлое пламя. Тьма Чёрной Папессы будто соскользнула с него, как старая одежда: стоило переступить порог Аль-а-Нура, как на его волчьем лице заиграла улыбка – он словно дышал городом, пока мы шли.
– Знаешь, нет ничего страшного в том, что ты не пойдёшь с нами. Тебе было бы там… неуютно. Большинство обитателей Хризантемовой башни такие же, как я. А если не кинокефалы, то какие-нибудь полукровки. Сигриды милые, чтобы ни говорил Варфоломей. У нас нет бога в строгом смысле слова, как у других Башен. Мы не очень-то много внимания уделяем Звёздам. Божественное присутствует в земле, во всем, что растёт, в жизни и смерти. Ветка ведёт нас сквозь жизнь, Падаль – сквозь смерть. Мне этого достаточно. Варфоломей глядит свысока на тех, кто вообще никого не чтит, как Отцеубийцы, или творит себе кумира из обычного человека. И я никогда не встречал сигриду, которая не направила бы свою лодку к зовущему на помощь. Такова истина.
Бад хихикнул, прикрыв рот коричневой ладонью с растопыренными пальцами.
– Конечно, они ужасно играют в ло-шэнь. Постоянно бросают «триремы» в атаку… – Он вдруг застыл, и по его лицу пробежала тень, как от крыла большого баклана. – Интересно, мне позволят опять войти в нашу Башню? Сомневаюсь, что в смерти, которую мы причинили, можно найти божественное. – С той же быстротой, как ушел в себя, Бад вспомнил о моём присутствии. – Вот мы и пришли!
Башня Святой Сигриды оказалась исполинским шпилем, целиком построенным из разбитых кораблей. Носы торчали из неё под всевозможными углами; длинные кили и высокие мачты были частями стен; такелаж и паруса, как лозы и занавески, беспорядочно свисали с каждого окна. У входа имелся штурвал громадного размера, потёртый и выщербленный за долгие годы использования, отбрасывавший длинную тень на дверь, запертую на засов. На часах стояла мускулистая женщина, бритая наголо, с широкими, стёртыми и очень белыми зубами. При виде неё глаза Бада вспыхнули, как лампы в ночь зимнего солнцестояния. Она приветствовала моего собакоголового друга немыслимыми объятиями, от которых и овцебык упал бы замертво.
– Дружище Бад! Ах ты, щенок! Совсем про меня забыл! Боишься, что я собью спесь с твоего «бога»?
– Ничуть, потому что ты швыряешься «триремами», словно у тебя их пучок за пятачок! – Он хлопнул её по обширной спине и радостно потрепал бритую голову. – Я привёл тебе новенькую, Сигрида, – мы подобрали её на поросших лишайником северных равнинах. Она пылкая и милая малышка, пока не решившая, какую Башню выбрать. К нам не пойдёт – слишком любит свой утренний бекончик. – Он подмигнул мне, и я густо покраснела, пристыженная его догадливостью.
