рожденный Евой человек. Мало того, Орфеус, – сам Господь тоже есть такой! Он тоже хочет быть один, и чтобы только Он, и чтобы всё – только в Нем.
Это не слышно и не видно, никак нельзя этого доказать, и это немыслимо – но это так, и является сразу же, как только возникает в пространстве какое-нибудь существо, божество или вещь, будь то ангелы, или обыкновенная лесная пташка, или просто пустая банка из-под консервированного пива. Оно, это чувство самости, присуще всему, что живо и не живо. Явившись на свет, даже пивная жестянка видит в мире всего две истины: себя и остальной мир, – и горделиво ощущает свою пустоту как главное содержание мира… А что же остается таким, как я, кто был среди гениев, что зажигали звезды галактик?
Создавая нас, Бог создал Бунт Ангелов. И чтобы началась и пошла Мировая
Игра, Ему были нужны не овцеподобные златокудрые послушники, а темные бунтари, мечущие молнии и изрыгающие из ноздрей серный дым. Именно для Игры ангелы должны были стать демонами. Так-то, Орфеус! Князь стал врагом Господу не потому, что самовольно захотел этого, – он был избран Богом быть Его противником. Дядя моего нынешнего подопечного – Иозеф Крафт, карточный игрок, проигравший все наследство своего отца, фабриканта электросветильников, – частенько гостил в доме младшего брата, когда очередной раз оказывался в проигрыше. Скучая без привычного окружения, дядя
Иозеф, оставаясь наедине с племянником, потихоньку от его родителей научил малыша играть в карты. И чтобы игра шла по-настоящему, он доставал из кошелька все деньги, какие только были у него, считал их и затем, честно разделив, отдавал мальчишке половину. Разумеется, он постепенно отыгрывал назад все отданные деньги, но бывали моменты, Орфеус, когда в выигрыше вдруг оказывался племянник.
Что-то вроде этого проделал и Господь с нашим князем. Зная, что нелегко будет противнику бороться с Ним, Он наделил его могучей силой. Дозволил ему из числа всех отступников выбрать наиболее гордых и могучих, чтобы учредить демонарий. Отдал ему на время (словно деньги взаймы) свое дорогое создание – человечество и весь живой мир земли вместе с ним. Допустил даже победить князю почти все сердца человеческие; и наконец, как бы это сказать, Орфеус,
Он соизволил выкинуть нечто уж совсем несуразное: предал в руки княжеских палачей Своего любимца, Сына Человеческого, и не защитил Его в час позора, не освободил от мучений…
Не знаю, Орфеус, не знаю… Так ли уж необходимо заплатить такой ценой за то, что должно было быть все равно возвращено. Не знаю я, сомневаюсь, мой друг: нужна ли была вообще вся эта грандиозная, чудовищная, блистательная метаисторическая Игра?
Пьяный Крафт тут замолк и, приостановившись, шумно передохнул, схватившись левой рукою за грудь. Немного отдышавшись, он снова зашагал рядом с Орфеусом и продолжил свой хриплоголосый монолог…
Давно уже они вышли за пределы деревни и шли по тенистой пешеходной дорожке, обсаженной с двух сторон старыми липами. Сквозь развесистые кроны светилось, словно изливаясь сверкающей плазмой, высокое ослепительное послеполуденное солнце.
– О, я вовсе не уверен, что Игра была нужна обоим игрокам! Подумай сам,
Орфеус, и ответь мне: зачем Тому-Кто-Хочет-Быть-Один создавать себе какого-то партнера? Тем более что Он знает: кого бы ни сотворил Он, будь то блистающий архангел, могучий титан или жестяная баночка для пива, все равно никто из них не сможет посчитать другого ближе себя. Таков закон самости – однажды ощутивший себя самого всегда ощущает в себе кого-то еще, который всегда ОДИН, и другого быть не должно. Вот и скажи теперь мне, Орфеус, для чего была нужна и князю эта Мировая Игра? И всем нам, его прислужникам, которых использовали в ней?
Но что бы там ни было, мы провели свою Игру честно. Вполне доброкачественной была смертная мука для каждого человека, не исключая и самого Христа. И мы сделали все возможное на земле, чтобы никого не миновала чаша сия… И вдруг я встречаю тебя, одного из тех, для кого мы столько трудились, – и в твоих глазах чувствую некую философическую снисходительность, граничащую с насмешкой… Ты ведь в душе смеешься надо мной, Орфеус, – и не над глупым красномордым Крафтом, который растлил свою малолетнюю дочь, смеешься ты, а надо мною, могучим и вездесущим демоном Неуловимым, древним Ангелом Времени!
Так вот, Орфеус, напрасно ты смеешься. Я ведь всегда знал, как знаю и теперь, что настанет время, когда Игра завершится и все фигуры, придуманные и созданные для нее, будут сложены в ящик и отправлены в вечное хранилище.
Оказавшись задействованным во многих ответственных комбинациях, я непосредственно наблюдал за продвижением Игры изнутри ее тактики и имел ко всему этому особое отношение. Я старался не впадать ни в эйфорию, ни в истерику, ни в отчаяние, озлобление или панику, ибо все эти волнения были ни к чему и могли только помешать сделать очередной продуманный ход. И каким бы великолепным ни был замысел Творца Игры, как бы я ни был восхищен Его дальновидными тайными ходами, но я неизменно оставался в своем правиле: восхищаясь, быть спокойным и сдержанным. И пусть Он простит меня хотя бы за ту корректность, с которой я напоминаю Ему, что с самого начала существовала только одна цель – Он Сам, и единственный исход Игры – Его победа. А об исполнении наших замыслов и о наших ходах – прости нас, Господи, если все это осуществлялось без достаточной искренности и глубины вдохновения. Ибо мы знали, что это – Твоя Игра. Также мы знали, что смерть, которую мы сотворили, Ты признал как любопытный прием и довольно сильный ход, но без особенного труда сочинил и представил ответный. Господи, мы ведь всегда знали, что проиграем!
А теперь настало и мое время, Орфеус, спешу поделиться с тобою радостной для меня вестью. Смерть пришла и для меня. Келима убил демон Москва, которого убрал карлик Ватанабэ, а его самого уничтожил я, д. Неуловимый. Я расправился с ним – вышвырнул Ватанабэ в открытый космос и с тех пор постоянно ждал расправы над собою. Это непременно должно было произойти, только я не знал, как это будет выглядеть… Но вот сейчас, разговаривая с тобой, вдруг ощутил абсолютную ясность предвидения своего будущего: я, уничтоживший стольких людей и демонов, имею надежду не только на смерть, но и на воскресение. Мы все будем возвращены Ему – и люди, и демоны, и неисчислимые твари всех стихий, и сами одухотворенные стихии. Потому и приходил Христос к людям и сказал им, чтобы они любили врагов своих.
Вон там, повыше, где меж деревьями виднеется кусок асфальтированной дороги на склоне горы, под теми большими платанами есть место, Орфеус, куда я лягу и где умру, словно обыкновенный человек с опухшей физиономией завзятого пьяницы. И с той минуты и до самого конца света, когда времени больше не будет, в Германии да и во всем мире не произойдет ни одного самоубийства…
Крафт приостановился и умолк, тяжело переводя дух, а Орфеус, готовясь распроститься со своим ангелом смерти, сказал ему:
– Хотелось бы спросить еще кое о чем, Крафт.
– Спрашивай, время еще есть, – отвечал тот и, усмехаясь иронически, посмотрел на свои ручные часы. – Через двадцать минут мне надо было бы принять рюмку шнапса… Но этого как раз я и не успею сделать, мой друг.
– Случилась когда-то на земле битва огня и воды. Их примирением явились облака. Они побежали над землею, словно школьники, выпущенные на перемену, и внезапно остановились в небе, чтобы рассмотреть то, что перед ними открылось. Великое равновесие стихийных сил установилось в земном мире – наступила всеобщая жизнь, состоящая из кишащих мириад отдельных жизней… И я спрашиваю у тебя, Крафт, предвидя наше скорое расставание: зачем вам надо было смотреть на те ослепительные солнечные блики в воде? на белые солнечные всплески, среди которых плыли, плавно извивались, словно длинные рыбы, переворачивались на спину – вверх белой грудью и темным лоном – и звонко смеялись, мерцая глазами, все эти юные женщины, купающиеся в озере? Зачем все это надо было начинать, если вот через несколько минут, когда мы окажемся у тех платанов, ты уйдешь навсегда? И страсть, которая правила миром, уйдет вместе с тобою… Хотелось бы знать, Крафт, пока мы не дошли до тех деревьев, каким будет то новое чувство, которое охватит облака и ангелов, прячущихся в них, когда к Нему снова придет желание Жизни – и ты, бедный, опять можешь понадобиться Ему?
Но на мой вопрос д. Неуловимый не смог ответить. Он упал и, слабо вскрикнув, исчез из мира в ту же секунду, а мы не дошли до платанов шагов двести. И я не успел у него спросить еще об очень важном для меня деле. Он встречал женщину, которая стала на земле моей женой: хотелось бы узнать, как она выглядела.
Но теперь ничего не выйдет. В Германии об этом никто мне рассказать не сможет. Самой Нади здесь нет
