мне, что еще до того, как мне ослепнуть, он сумел внушить мне, что я могу повелевать миром силой своего художественного гения. И наказанием было мне – лишение дара творчества. Без которого, внушал мне демон, жить попросту не стоит.
После разговора с Эрной я ушел прямо сквозь стену – сквозь ту выложенную из дикого камня трактирную стену, по которой вились зеленые плети плюща. Когда я оказался на залитой ярким солнцем узкой чистенькой улочке немецкой деревушки, на отлогом спуске к реке, мощенном серым булыжником, передо мной возник тот господин, который в трактире пил шнапс, то и дело поглядывая на часы.
Это и был д. Неуловимый – вернее, он на этот раз внедрился ангинной рыхлотой в гортань одного немецкого пьянчужки и его голосом стал общаться со мною.
Сам же господин Крафт, пьянчужка, шел рядом по улице, слегка пошатываясь, выпучив покрасневшие глаза, ничегошеньки не соображая.
– Вот и встретились опять, – произнес он классически хриплым голосом выпивохи, чья глотка забита сгустками мокроты. – Я рад видеть тебя в новом статусе, тем более что я имел честь непосредственно содействовать его получению. Мне интересно взглянуть на тебя и, может быть, услышать какую-нибудь приятную новость или же поучительный рассказ.
– Вербовщик, отправивший солдат на войну, интересуется его дальнейшей судьбой? – ответил я, усмехаясь.
– Пусть будет так. Но разве вербовщик в чем-нибудь обманул новобранца? Я говорил, что ты воскреснешь, – ты и воскрес, не правда ли? Посоветовал тебе, чтобы ты напрасно не мучился в жизни, если она не приносила больше удовольствия тебе, – и разве был не прав? И последнее: когда я подвел тебя к краю крыши и сказал: бросься, не будет больно, – разве я обманул тебя?
– Ты прав, ни в чем ты не обманул меня. И к тебе никаких претензий нет. И вообще – о тех делах не стоит теперь говорить. Какими они получились – такими пусть и останутся. Ну и ладно. Меня это совершенно не интересует.
Тебя, я думаю, тоже…
– Признаться, да, – был ответ. – После твоего дела у меня было много других, не менее сложных.
– Я искал тебя, знаешь ли… Как ты догадываешься, наверное, я нигде не могу встретить Надю. И если это возможно, что ты имеешь сообщить мне о ней?
– Ровным счетом ничего. Роковая страсть к женщине – это моя епархия, Орфеус, не твоя. Ты – нежный музыкант, теперь – вечный житель Онлирии. Так и плавай в своих облаках, а сюда больше не возвращайся. Здесь ты никогда, нигде не встретишь Надю. Если даже из сочувствия к тебе и захотел бы я помочь – ничего бы не вышло. Я при твоей жизни сделал все, чтобы ты после смерти не смог встретиться с нею. И сделал я это слишком хорошо.
– Но почему же такая беспощадность, Крафт?
– Потому что она изменила мне. Кажется, она и на самом деле полюбила тебя,
Орфеус… И теперь могу сказать только одно: ей неизвестна Онлирия, куда ты был отправлен мною. Ей известна только могила в Корее, куда отвез твое мертвое тело мой помощник.
– Этот? – Я показал пальцем на самого Крафта, бредущего рядом со мною, бормочущего себе под нос.
– Нет, – ответил он, неловко, заторможенно покачивая головой. – Другой… Я господин Шнапс, которого зовут Крафт… Ведь он настоящий людоед, этот
Крафт… Растлил свою дочь, девочку двенадцати лет, и жил с нею. А когда она ушла в убежище, созданное в Плёне специально для таких девочек, этот
Шнапс-Крафт спился, стал натуральным алкоголиком. И представь себе, он не хочет кончать с собой, считает, что… Впрочем, ты все об этом сам хорошо знаешь, не раз мы беседовали и с тобою на эту тему.
– Вот именно. Не будем говорить о печальных мерзостях земной жизни. Лучше скажи мне сразу – что тебе понадобилось от меня теперь?
– Представь себе, ничего. Просто я совершенно случайно увидел тебя сегодня в этом ресторане. Мне и в голову не могло прийти, что ты зайдешь туда… Но когда я увидел тебя, невольно захотелось, уж извини, немного поговорить с тобою.
– Значит, случайная встреча. Добро… Бывают, значит, случайные встречи и со своим ангелом смерти. К тому же у меня тоже имеются некоторые вопросы к тебе, так что случайность нашей встречи оказалась весьма кстати…
– Спрашивай, – пыхтя, задыхаясь и потея под жарким солнцем, отвечал Крафт.
– Ты Надю убрал таким же способом, каким и меня? – остановившись посреди улицы и придерживая за рукав Крафта, спросил я.
– Нет. – Довольный, что вышла передышка, он вынул из кармана штанов мятый платок и стал вытирать лицо.
– Но куда же она делась тогда? Ведь я сразу же, как только попал в Онлирию, вернулся назад в Геттинген. Но дом наш оказался запертым. И как ни грустно было мне, Надя в нем так и не появилась больше…
– И не могла появиться, Орфеус! Ведь после тебя я решил расстаться с нею.
Она была передана Келиму, который работает преимущественно со смертями по собственному желанию.
– Но, Крафт, какая разница между твоим делом и работой Келима? – удивился я.
– Разве у вас не одно и то же?
– Ну что ты, – снисходительно улыбнулся краснолицый Крафт. – Самоубийство и есть самоубийство. Здесь ненависть к самому существованию. А у Келима другое! Там еще много любви к жизни… Но появляется в необходимый момент
Келим и преподносит орхидею. Вся тонкость тут в этой орхидее – она как печать, как подпись того, кто дал письменное согласие на свою добровольную смерть. Это, Орфеус, как официальный документ о разводе с жизнью.
– Понятно. Некоторая разница тут действительно существует. Но объясни,
Крафт, хотя бы теперь объясни: для чего тебе и Келиму – для чего вам нужно, чтобы человек непременно сам захотел своей смерти? Ведь ему все равно некуда было деваться.
– Представь себе, мне ничего не было нужно, хе-хе! – прозвучал ответ сквозь смех. – И Келиму тоже. Вся бессмысленность и пустота нашей работы мне так же видна, как и тебе, Орфеус. Что толку убивать вас, да еще с такими тонкостями и ухищрениями, если вы все равно воскреснете? Кстати, хотелось бы мне узнать: разве ты встречался когда-нибудь с Келимом?
– Он несколько раз приходил ко мне во сне.
– И что же?
– Да все то же самое. Пытался разными тонкостями и ухищрениями, как ты говоришь, склонить меня к отказу от жизни.
– Вот видишь! Ведь все было напрасно…
– Но вы победили на земле, – напомнил я собеседнику. – Мир этот принадлежал вам.
– Мы не победили, а проиграли, – отвечал Крафт, как-то странно закатывая глаза и при этом часто- часто моргая. – И князь наш проиграл. И все мы, его сателлиты, оказались в непонятном положении. Не то рабы-вольноотпущенники, которые отныне покорны и смиренны, не то преступники, которых должны скоро судить и казнить.
Но зачем же так, Орфеус? Ты сюда заявился из Онлирии – ведь довольно часто ты навещаешь эту землю, чтобы вновь наполняться тоскою жизни и упиваться этим… Так зачем, зачем ты это делаешь?
Затем же, что и князь, что и мы – каждый из тех, что заполнили собою бесчисленные отделы демонария. Что же мы? Только лишь желали усердно исполнять свою чиновничью службу? Нет, Орфеус, не только это. Каждому из нас, начиная с князя и кончая самой мелкой канцелярской крысой, такой, как бесовская шушера из протокольного отдела, хотелось одиночества – мыслилось
Абсолютное Одиночество как единственная форма бытия. И ты, Орфеус, при жизни был таким же, как и каждый из отпавших от Бога ангелов. И твои человеколюбивые предки-титаны были такими же. И каждый
