человек, который отнесется ко мне по-доброму и всегда будет рядом, – злые взгляды остальных уже никогда не обидят так, как раньше!
– Если бы все было так просто, рыжая девочка, – вздохнул господин Огасто.
– Когда тебя любят – это всегда хорошо! – упрямо возразила я.
– Когда не можешь ответить любовью на любовь – это приносит множество несчастий, – ответил мужчина, и голос его прозвучал глухо.
Сам по себе этот разговор был настолько удивительным, что у меня дух перехватывало: сам светлейший герцог говорил со мной, точно я была ему равной. Последние же его слова и вовсе заставили мое сердце екнуть – мне показалось, что господин Огасто признался, будто не любит госпожу Вейдену!
– Но все может перемениться… – робко произнесла я, чувствуя, как замирает все мое нутро.
– Не может, если вся любовь уже отдана другой, – был ответ, и я едва не лишилась чувств, теперь уж окончательно уверившись, что гадалка с ярмарки не соврала.
К тому времени мы добрались до того самого пустыря, где я оставила свою корзину. Герцог помог мне спешиться, и, почувствовав касание его пальцев, я испугалась, как бы мое сердце не лопнуло от восторга. Забылась боль от ушибов – утвердительно кивнула, когда господин Огасто спросил, смогу ли я дойти до дому. Разумеется, никакого смысла отвечать иначе у меня не имелось – вернись я во дворец, восседая на коне его светлости, пищи для сплетен и пересудов таммельнцам хватило бы на десять лет вперед. И блаженство, которое я тогда испытывала, не помешало мне сообразить, что обстоятельства нашей второй встречи с господином Огасто нужно сохранить в глубочайшей тайне.
– Ваша светлость, – обратилась я к герцогу напоследок. – Прошу вас, не говорите моему дядюшке о том, что случилось сегодня. Я… я не приду сюда больше, обещаю вам.
Господин Огасто, вновь вернувшийся к своему обычному отстраненному виду, небрежно кивнул в ответ на мои слова и вскоре скрылся за деревьями. Я же, подняв трясущимися руками корзину, некоторое время стояла, подняв пылающее лицо к безоблачному небу, беззвучно вознося хвалу богам, а затем похромала в сторону предместья, не переставая блаженно улыбаться.
Дядюшка Абсалом, осмотревший вечером мою ногу, в очередной раз упрекнул меня в неловкости и глупости, но достал из потайного ящика мазь, которую обычно держал про запас и не тратил по пустякам. Я все еще не придумала, как лучше передать дядюшке слова его светлости, чтобы соврать при этом как можно меньше, – родственник мой, будучи записным вралем, чуял ложь за версту, но судьба снова решила мне пособить, хоть и не вполне приятным образом.
– Знаешь, Фейн, – начал дядюшка с озабоченным видом, – во дворце поговаривают, что ты слишком много бездельничаешь. Мне передали, что сегодня ты едва не сбила с ног Маделину, служанку ее светлости, и не подумала попросить прощения за свою грубость. Да, я знаю, что прочая челядь завидует тем, кто не марает руки черной работой, но нам не следует потворствовать этим сплетням. Уж тебе ли не знать, чем они могут обернуться?.. Довольно с тебя прогулок в одиночестве – приличной девице это не пристало. С завтрашнего дня ты будешь принимать здесь пациентов из числа слуг. Думаю, даже такая бестолочь, как ты, способна попасть пипеткой в ноздрю, ежели болящий жалуется на насморк… да и простуду с расстройством желудка ты не спутаешь, я полагаю. Хвори посложнее оставляй на мое усмотрение, но чай из ромашки все равно каждого заставь выпить – он никому еще не навредил… Паршу всякую руками не трогай, если же кто надумает здесь кашлять или харкать, гони в шею, но вежливо…
Дядюшкины напутствия я выслушивала до глубокой ночи, с тоской вспоминая, как чудесна была наша сегодняшняя встреча с господином Огасто. «Нет, все не может закончиться так просто! – говорила я себе, вздрагивая и чувствуя, как мурашки бегут по всему моему трепещущему телу. – Он почти признался, что любит меня! Иначе зачем бы ему вообще говорить со мной о своих чувствах? Все переменится, и через пару дней мы снова повстречаемся, иначе быть не может».
– Ты слышишь меня, Фейн? – сердился дядюшка Абсалом. – Я сказал, чтобы ты не брала мази из этого ящичка, если к тебе придет кто-то из судомоек или младших конюхов! А вот тот декокт с мятным вкусом – для господина управляющего и его семейства, да ниспошлют им боги крепкое здоровье!
– Да, дядюшка, – покорно отвечала я, видя перед собой только лицо герцога Огасто. – Декокт положен судомойкам, а господин управляющий и без него здоров будет божьим промыслом…
– Да ты никак не ногу ушибла, а голову! – всплеснул руками дядюшка Абсалом в величайшей досаде и принялся заново втолковывать мне, как разность положения слуг в герцогском замке влияет на способы их лечения.
Следующие недели показались мне расплатой за минуты счастья, выпавшие на мою долю. Челядинцы и их родичи, прознав о том, что теперь во дворце можно задешево излечить всякую хворь, при всякой возможности стучались в наши двери. Сам господин
