сурового фронтовика, да еще при барышне, это может и лупцовкой кончиться. Да сам же еще и виноват будешь…
– Что прикажете, ваша милость? – спросил он, подлетая к грозному офицеру. – Чего изволите?
– А ну-ка, любезный, спроворь-ка барышне извозчичий обед! – скомандовал полковник и, к изумлению торговца, протянул ему серебряный целковый. – Сдачи не надо, но барышне честно скажи: сколько твоя снедь стоит?
Тот засуетился, залебезил:
– Барышня, покушайте, покушайте. Вот-с, пирожка-с с ливером-с… – из закутанного овчиной короба возник громадный, чуть не в локоть длиной пирог, исходящий паром и вкусным духом. – Не сумлевайтесь: мы ливер свежий кладем, печеночка-с…
Ловким движением он вытащил откуда-то маленький ножичек и, перевернув пирог, вспорол его румяное, поджаристое брюхо. Пар повалил сильнее, а разносчик перетянул себе на живот бочонок, прикрытый чистой холстиной. Под холстиной открылась длинная большая ложка, воткнутая во что-то черное:
– Икорочки паюсной, солененькой, барышня… Не извольте сумлеваться – астраханская-с икорочка-с…
Александра изумленно ткнула ложкой, с трудом отодрала кусок, поднесла к глазам… Это действительно была черная икра, только какая-то… сплющенная, что ли?
Кусок странной икры отправился в нутро пирога, за ним последовал другой, третий…
– Вот-с, – пирожник подобострастно поглядел сперва на Александру, потом – на Львова. – Вам не прикажете?
Полковник отрицательно помотал головой и напомнил:
– Цену честно назови.
– Так-с, ну, пирожок – гривенничек с двумя семишниками, да икры на двугривенный… И того, стал быть, тридцать четыре копеечки…
– Спасибо, любезный… – Львов махнул рукой. – Свободен… – И с этими словами он повернулся к Сашеньке, которая с опаской оглядывала своеобразное угощение. – И кто тут дурак?
– Ну, прости… – девушка лукаво склонила голову и тут же спросила: – А чего здесь икра такая дешёвая?
– Так это – паюсная. Зернистая подороже будет. Рубля три за фунт, то есть – шесть-семь рублей за кило. Впрочем, если тебе хочется, можно тебя икрой накормить, как Луспекаева в «Белом солнце пустыни» кормили…
В этот момент Сашенька наконец рискнула откусить от чудовищного пирожка с комбинированной начинкой маленький кусочек. Пожевала, прислушиваясь к ощущениям…
– Вкусно. Только как-то странно…
– Обычная еда российских извозчиков, – сообщил Львов. – Я об этом у Боборыкина[90] читал…
После краткого пояснения, кто такой Боборыкин, девушка засмеялась, раскрошила оставшуюся половину пирожка воробьям и голубям, тут же слетевшимся на дармовое угощение, и сказала:
– Вот, а прежнюю жизнь ты уже и забывать стал.
В «Белом солнце» фамилия-то, между прочим, не «Луспекаев», а «Верещагин»… – Она снова хихикнула. – «Луспекаев, уходи с баркаса!» – так, что ли?
Львов засмеялся вместе с ней и рассказал об актере Луспекаеве, игравшем таможенника Верещагина, о его болезни, о том, что тот воевал в партизанах и был разведчиком… Сашенька слушала, приоткрыв рот, а потом грустно спросила:
– Я – дура, да? Совсем дура?
Вместо ответа полковник поцеловал свою спутницу, но та не успокоилась и после поцелуя продолжала:
– Мне иногда кажется, что вы с Борисом все-все-все знаете. А я такая тупая… Хоть бы что-нибудь полезное запомнила…
– Ну, если подумать, то ты сейчас – светило медицины международного масштаба, – ответил Львов, – и о методах и способах лечения знаешь больше, чем все остальные врачи мира, вместе взятые и сами на себя перемноженные.
– Не-а… – грустно ответила девушка. – Что с того, что я знаю, как действуют антибиотики, например? У меня их все равно нет, а как их делать – я не знаю…
– Ох, Александра, Александра… – деланно вздохнул ее спутник. – Вот умная же ты девушка, красавица… Спортсменка, опять же, разве только что не комсомолка, а такая балда. Ты названия этих лекарств знаешь?
– Конечно, только не всех. Пенициллин там, тетрациклин, сульфаниламид, аминогликозид…
– Ну, а теперь соображай давай: сколько времени понадобится толковому химику синтезировать препарат по названию? Плюс время на проведение испытаний препарата. И через год у тебя – лекарство уровня панацеи. И нобелевка в кармане…
От этих слов Сашенька повеселела и предложила отметить будущую Нобелевскую премию чем-нибудь более существенным, чем
