толп. Поначалу никто, казалось, не замечал появления на улицах аборигенов, молча и внимательно рассматривал лошадиный народ предметы и строения вокруг, изучая чужеземную культуру…
Однако со временем взоры лошадиные стали обращаться и на появившихся перед ними жителей захваченного поселка.
Уже и взрослые кентавры прокрадывались по улицам, ежась от смущения и глубоко подтягивая со страху свои голодные животы. Прятались по домам по-поежнему лишь самки кентаврские, опасаясь насилия со стороны степных тяжеловесных жеребцов, чьи малмараи были все же больше самых крупных кентаврских лемге…
Но дикие кони пока никого не трогали, и хотя траву около поселка они всю съели, долго задерживаться здесь им было ни К чему. По этому поводу в широкоротых головах кентавров шевельнулась обнадеживающая мысль: а вдруг кони уйдут, не нанеся стране большего урона, чем разбитые глиняные корчаги да горы свежего раккапи повсюду?..
Тогда, наверное, можно будет рвануть к лесу на кормежку… И оголодавшие, отощавшие до предела кентавры с нетерпеливой надеждой посматривали на захватчиков, словно бы готовые подсказать им, как надо поступить.
Но вот началось новое движение в теснящихся на узких улочках поселка войсках диких лошадей: они стали разбивать ворота кентаврских домов И проникать в крытые дворы. Все это кони делали молча, лишь под негромкое деловитое пофыркивание. И мужская часть поселка не смела оказывать хотя бы малейшее сопротивление, кентавроны отходили в сторону со стесненной ухмылкой, и жеребцы пока их не трогали.
Входя во дворы, кони стали деловито разрушать все, что попадало на глаза: дробили копытами глиняную посуду, ломали деревянные навесы из жердей и тростника, валили наземь обмазанные хворостяные стены, пробивая их насквозь ударами передних копыт. Ухватившись зубами за углы хижин, растаскивали их и обрушивали крыши наземь.
Выбегавшие из-под рухнувших обломков кентаврицы не успевали опомниться, как уж бывали придавлены неимоверной тяжестью, от которой у них трещали все косточки и подгибались ноги… Распаленные жеребцы наваливались на них всем корпусом, превосходящим кентаврский почти вдвое, и у хрупких кентав-ричек тут же ломались хребты. И самки умирали, биясь в пыли, не успев даже воспринять конское оккупантское насилие и грубость.
Неутоленные жеребцы дико злобились и, бешено выкатив глаза, добивали свалившихся кентавриц короткими ударами задних ног.
Когда началось всеобщее избиение самок, один из кентавров, Потогрише-чек, попытался оттащить за хвост жеребчика от своей подруги, истошно вопившей от страха и звавшей на помощь именно Потогришечека…
И когда каурый жеребчик, оставив орущую самку, обернулся к кентавру и пошел на него, поднявшись на дыбы, молодой кентаврон совершенно непроизвольно, неумело сунул мечом в брюхо коню — и нечаянно зарезал его. Тут дикие лошади принялись уничтожать кентавров со всей свирепостью и беспощадностью полных победителей, не встретивших сопротивления побежденных.
Древняя вражда и таинственная ненависть сопровождали безумие истребления степными жеребцами мирных и беспомощных кентавров. Эти гибли почти без всякого боя, не умея сражаться в единоборстве.
ОТСТУПЛЕНИЕ 6
Жестокие войны между кентаврами и лошадьми шли с незапамятных времен. Никакие другие враги не были страшны я ненавистны кентаврам так, как дикие кони.
Почему-то само их сходство наполовину и, очевидно, некое скрытое родство происхождения вызывали непримиримую вражду лошадиного народа по отношению к кентаврскому. В сравнении с лошадьми более подвижные и мелкие, кентавры приспособились когда-то жить в горных местностях, где укрывались они от нашествий лошадиных орд и откуда сами совершали набеги в степные края своих врагов.
Прячась по оврагам и заросшим кустарниками балкам, кентавры подстреливали из засады взрослых жеребцов и кобыл, у которых они отрезали их длинные хвосты. Подстерегая пасущиеся в степи небольшие табуны диких лошадей, кентавры за один поход могли настрелять помногу хвостов каждый, и с этим военным трофеем они возвращались домой, тде их ждачи с великим нетерпением жены-подруги, для коих и предназначалась добыча — шла кентаврицам на парики и фальшивые хвосты.
Но не всегда кентавронам удавалось благополучно вернуться домой — порою стремительно сбивались отдельные конские табуны в огромный косяк и, разворачиваясь лавой, настигали отряд кентавров и окружали его со всех сторон. Впопыхах выпустив все стрелы, кентаврские вояки гибли самым жалким образом под натиском бешеных жеребцов, которые забивали их копытами и рвали на части зубами. Много белых кентаврских костей валялось по степи, растасканных шакалами, не один кентаврион пропадал безвестно в чужом краю. Но, не имея памяти и не наученные Жестоким опытом, легкомысленные кентавры из поколения В поколение продолжали свои походы за конскими хвостами.
Итак, в разрушенном поселке конелюди погибали почти без сопротивления. Они умели стрелять из засады, наступать македонским строем, обученные полководцем Пуду, но нападать и защищаться от врага в одиночку никто не умел. Матерого зверолова Гнэса забил совсем молодой жеребчик, стройный каурый- трехлетка. У зверолова был в руке меч, деревянный щит прикрывал его человеческую грудь, но, замахнувшись мечом, кентавр не решался опустить его на голову атакующего коня, это казалось ему почему-то почти невозможным.
Если бы сам кентавр нападал, да еще и сзади, исподтишка, — было бы другое дело, но обученные убивать только того, кто сам не нападает, а боится или убегает или находится в одиночестве вне сплоченной, мерно грохочущей фаланги, кентавры были совершенно беспомощны в поединке. Зверолов Гнэс так и стоял перед нападающим каурым, то и дело замахиваясь и не смея ударить, а в конце совершенно пал духом и даже отбросил в сторону щит свой с Мечом.
И он погибал, безоружный, закрывши голову руками, — клонился все ниже И ниже к земле, пока каурый жеребчик лягал, повернувшись к нему задом, а после бешено кусал его подставленную шею и колотил передним копытом по затылку.
А виновник того, что кентаврское воинство не знало приемов рукопашной схватки и одиночного ведения боя, сам военачальник Пуду оказал могучее сопротивление, потому что обучался всему этому, служа в македонской армий. Прыгая на трех ногах, слоноподобный Пуду крутился на тесной площади, окруженный со всех сторон возбужденными кровью жеребцами, и, размахивая своей кизиловой дубиной, лупил их по чему попало.
— Хардон лемге… — хрипел он. — Текусме ю чондо… Танопо… Р-раккапи!
И очень ловко поражал балдою кизиловой палицы какого-нибудь близко подскочившего жеребца. Против кентавра-великана хотели выступить много богатырей лошадиного войска, и были среди них настоящие гиганты, не меньше ростом, чем сам Пуду. Но по природному свойству лошадиного боя дрались они всегда в единоборстве и не знали привычки бросаться скопом на одного. Поэтому дикие жеребцы кружились в громе копыт и теснились около исполинского кентавра, огненными глазами пожирая его.
Им было неясно, против кого лично направлен беспримерный бой трехногого инвалида, размахивавшего стволом дерева, удары которого по костям и черепам лошадиным были весьма сокрушительными. Выйти же один на один против него пока что никто не решался — даже и трехногий, кентавр-инвалид внушал почтительный страх.
Пыль на площади поднялась густым туманом, и лишь головы лошадиные, высоко задранные, да разлетающиеся по ветру космы длинных грив взметывались над пылевой завесой. Пуду с ревом крутился посреди лошадиной толпы, иногда вскидывался на дыбы, стоя на одной задней ноге, и тут же резко припадал на передние, одновременно вытягивая весь исполинский человеческий торс вперед и доставая ударом набалдашника далеко отстоявшего противника.
Он успел изувечить уже нескольких жеребцов — тряся головами и припадая на ослабевшие ноги, они
