единым безумием.
Затем долго падала со скалы в пропасть живая струя из клвыркаюшихся к воздухе кентавров. И уже давно первый из них, сивый Граком, упокоенно лежат внизу на камнях, разбившись в лепешку, а сверху все еще падали темные, дрыгавшие ногами тела. С той поры уже кентавры не стали жить наверху, а спустились звериным ущельем в долину и поселились возле широкой, спокойной реки.
Зверолову Гнэсу не удалось первым доскакать до поселка, нашлись ноги порезвее. Но когда трое, далеко опередившие кентаврион, выскочили на площадь и подскакали к земляной тюрьме, где обычно держали пойманных страу-соъ-мереке, то увидели, что яма пуста.
На краю же площади старый бездельник Пассий и с ним еще один, старичок Хикло, давно уже не ходивший на войну, прикрутили к дереву пленницу и текусме ее гинди бельберей калкарай! Вернее, это делал желтолицый Хикло, а толстый Пассий топтался рядом, с завистливым видом наблюдая за действиями приятеля.
— Хар-р-дон лемге! — выругался один из прискакавших кентавронов, раздосадованный тем, что гнусные старики опередили. — Калкарай малмарай!
Услышав грозный крик, старики оглянулись оба разом и обмерли со страху.
Затем подхватили попоны за концы и резво махнули прочь, мотая елдораями. Кто-то из солдат оглушительно свистнул, и старики попытались пуститься вскачь, но Пассий с огрузлым брюхом, достававшим почти до земли, споткнулся о камень и, валясь с ног, снес кусок глиняной стены, мимо которой пробегал.
Хикло же успел завернуть за угол и скрылся в проулке.
Один из тройки прибывших кинулся было их преследовать, размахивая дротиком, направленным тупым концом вперед, но, спохватившись, не доскакал десятка шагов до Пассия, который вяло копошился среди обломков стены, — резко осев на задницу, солдат затормозил и развернулся назад.
Возле столба уже шла драка — и с такими тяжкими взаимными ударами, что оба дерущихся попеременно глухо охали, получив плюху в скулу или пинок копытом в брюхо.
Коротко пережидали, кружась друг возле друга, готовясь сделать новый выпад или, наоборот, отразить таковой. Воспользовавшись их боевым ослеплением, третий хитрый кентаврон живо задрал попону и, привстав на задние ноги, беспрепятственно чиндо бельберей лемге в текус привязанной амазонки.
Но только было он двинул своим каурым крупом, как из узкого переулка с громовым топотом вымахнула «а площадь тесная толпа отставшего кентавриона.
Оный был на некоторое время задержан давкою в воротах стены, окружавшей поселок, где из-за сшибки в тесноте образовалась плотная затычка из живых тел.
В эту орущую затычку сзади ударил грудью слоноподобный Пуду и сразу задавил насмерть пятерых кентавров. Вожак с хриплым рычанием стал пробиваться к воротам, подминая под себя тех, что застряли на его пути; проникнув в самую тесноту, командир принялся могучими руками раздергивать затор и поотрывал многим головы и руки.
Наконец он проскочил сквозь живую пробку в поселок, после чего она сама распалась, и вновь кентаврион хлынул вперед, опережая своего вождя. Напрасно он крушил направо и налево своей грозной кизиловой балдой — солдаты шустро обегали его с двух сторон и мчались дальше по улице.
И вот они, вылетев из узкой горловины проулка, набежали, закружились возле дерева с привязанной к нему амазонкой. Двух дерущихся около нее отшвырнули на самый край площади, а наяривавшего с оглядкою каурого грубо сдернули с места, и он покатился по земле, собирая пыль на свой влажный елдорай.
В тот же миг попытался пристроиться к привязанной пленнице охотник Гнэс, но его живо снесли с копыт долой. И забурлил бешеный водоворот на площади — кентавры дрались и кусали, уже не разбирая, кто кого.
Ржали, как дикие кони, вскидывались на дыбы, таскали друг друга за волосы, крушили ребра, лягались задними ногами.
И все же Гнэс с окровавленным ртом подполз к дереву, распутал веревки и, подхватив пленницу, под общий шумок потащил ее в сторону. Но его заметили, и некто белый в серых яблоках, с длинным конским телом, со всего наскока выхватил у зверолова его добычу и поволок за собою.
Только не удалось ему ускакать далеко: сразу с двух сторон с криком «хардон» налетели на него здоровенные битюги, один лысый, саьраска по масти, другой широкоплечий, без шеи, бородатый, — они мгновенно ухватили амазонку за ноги и вырвата у белою.
При этом бородатый воин, нагибаясь, звучно стукнул лбом по лысой голове саврасого кентаврона, как булыжником по булыжнику, и лысый пошатнулся, его повело в сторону, однако захваченной женской ноги он не выпустил.
Приостановившись в замутнении, он невольно задержал устремленный бег бородатого — и кентавры чуть не разорвали свою добычу пополам.
Но их окружили, растащили по сторонам, а растерзанное дранье выхватили другие и поволокли по земле в сторону, грызясь на ходу, с визгом лягая друг друга, вскидываясь на дыбы, и, сцепившись в объятиях, обрушивались наземь.
На минуту обозначились среди толкотни громадные плечи и лохматая голова военачальника — он что-то пытался там ухватить, но более мелкие и резвые, чем он, подхватили окровавленную тушу человеческой самки и стремглав унеслись через боковой проулок.
Вся возбужденная толпа конелюдей с гиком ускакала с площади, только валялись там и сям несколько изувеченных в сутолоке борьбы кентавров.
Сидел на заду, словно собака, передними ногами упираясь в землю, ошеломленный лысый савраска с окровавленным носом, с багровой шишкой на лбу.
Угрюмо понурившись, шагал в сторону своего дома кентавроводец Пуду, тер кулаком глаза и, ощеривая лошадиные зубы, утомленно зевал на ходу.
А разыгравшиеся вояки проскакали через всю деревню и снова выскочили на простор речной долины.
Там они уже разделились на несколько независимых кучек, каждая старалась удержать у себя окровавленную тушу, на скаку перебрасывая ее друг другу.
Понаблюдать за их игрою высыпала из поселка пестрая веселая толпа — быстроногие кентаврята и молодые кентаврицы в цветных вязаных подхвостниках.
Сзади ковыляли несколько стариков и старух, зябко кутаясь в длиннополые теплые попоны. И только молодые кентавронцы, увлеченные совсем иной забавой, ушли в другую сторону к роще, ведя на веревке упиравшуюся кобылу-пленницу.
А на приречном лугу до самого вечера шла неугомонная игра, и уже затемно возвращались в поселок взмыленные, еле волочащие ноги кентавроны, сопровождаемые кентаврицами, которые делали им насмешливые жесты и при этом поднимали хвосты, тем самым намекая, что вряд ли теперь мужики хоть на что-нибудь годятся.
То, что было когда-то амазонкой, осталось валяться у самой реки, брошенное в траву, и это истерзанное нечто ничем больше не напоминало человеческое тело.
Над затянутой в сумеречный лиловый туман долиною зеленело небо, первая звездочка еще не мелькнула на нем. И тихо покоились под этим ярким небом вечера мертвые тела кентавров, разбросанные по недавнему полю брани.
Но ют показалась бредущая вдоль воды понурая тень — невнятное пятно темноты, ковыляющее на тонких ногах, низко свесив голову. И это был не кентавр, восставший из смерти в предночный час, — это была почти до смерти замученная лошадь погибшей амазонки.
Избитая палками, с обнаженными у холки ребрами, изнасилованная доброй сотней юных кентавронцев, кобыла еле смогла подняться на ноги и, выйдя из рощицы, где ее бросили, полагая, что она сдохнет, с трудом добрела до реки.
Попив воды, она ощутила приток сил и, словно подчинившись какому-то зову, тихонько пошла вдоль берега. Вскоре кобыла набрела на тело хозяйки, сразу узнала ее, хотя у той ни головы, ни рук не было и ничем не напоминала эта окровавленная туша амазонскую воительницу.
