Один из самых древних богов Греции — Аполлон — был богом троянским. Бог света и культуры, бог путешествий — его культ как никакой другой подходил Парису. Недаром все его действия были так тесно связаны с этим богом. Да и на культе Аполлона мы чувствуем отпечаток, который наложила на него личность Париса. Аполлон, как и Парис, охранял стада и предсказывал будущее. Жрецами Аполлона Парис назначил умных, преданных людей, таких, как Лаокоон.
А еще Аполлон был богом-врачевателем. Врачом был и его сын Асклепий.
Недаром клятва Гиппократа начинается словами: «Клянусь Аполлоном-целителем, Гигией и Панагией…»
Парис осматривал раненых. Там, где он проходил, раненым становилось легче дышать, появлялась надежда. Всего несколькими словами он мог вселить бодрость в усталого, волю к жизни — в сдавшегося, дать силу слабому. Казалось, перед ним отступала сама смерть. Но иногда он проигрывал.
«Я знаю, что нужно, чтобы лечить их, но у меня ничего нет… Легче всего было приучить жрецов к правилам асептики — для них это просто еще один ритуал. Удалось наладить и сортировку раненых — элементарную истину военной медицины. Жестокими, воистину драконовскими мерами заставить жителей осажденного города выполнять требования гигиены — это я молодец! Можно вправить вывих, зафиксировать перелом, обработать рану, сделать несложную операцию… Наркоз — молотком по голове. Тьфу! Приготовить десяток-другой лекарств, слабый антибиотик — из плесени. Но что мне делать с этим?..»
Раненый смотрел на него с надеждой и ненавистью. Внезапно он спросил:
— Господин, зачем ты не принял мира?
— Трион, даже если бы я и принял его, мир был бы недолгим. Слишком много ахейцы вложили в эту войну. Теперь их надежда — сокровища Трои.
— Господин, ты же велик, сделай так, чтобы победили мы!
— Против нас боги, Трион. Что бы я ни сделал — это лишь ускорит наше падение, — терпеливо, как ребенку объяснял Парис.
«Зря это я, зачем? Не подумал…»
— Но раз ты не можешь помочь нам, зачем ты здесь, госпо-ди-и… — Неожиданная судорога оборвала воина.
Парис дал Триону морфия, и тот успокоился. Больше ничего сделать было нельзя. Не так давно стали появляться такие раненые — с искаженными лицами, корчащиеся в адских муках долгой агонии. Это началось после появления под Троей Гнилоногого. Его стрелы, начиненные ядом гидры, несли страшную смерть и сеяли ужас среди троянцев. Парис в отчаянии думал: «А я не могу ничего поделать. У меня ничего нет. Человек страшнее яда. Ведь не всегда же Филоктет был Гнилоногим. Таким его сделала жизнь. Его психика надломлена, он озлоблен. Трудно не озлобиться, будучи преданным, брошенным друзьями и проведя десять лет полупарализованным на необитаемом острове. От всего этого можно сойти с ума, а он выдержал. Вынес и второе предательство, и «лечение» Одиссея, когда тот одним ударом меча отсек ему больную ногу. Его трудно винить… но он убивает наших, а я не могу лечить их».
Тени укоротились. Парис посмотрел на солнце.
«Скоро полдень, а у меня еще много дел».
— Лаокоон…
Жрец оторвался от раненого и подошел к двери.
— Безнадежен. Проклятый Гнилоногий!
— Лао, — Парис запнулся, не зная, как начать. — Лао, когда… нет, если меня убьют, ты будешь здесь за меня. Ты знаешь, что делать. Не забудь того разговора. Вряд ли у тебя что-то выйдет — но попробуй. И позаботься о Елене, об этом я прошу тебя особо.
Парис вышел из госпиталя: ему хотелось хотя бы напоследок побыть с Еленой. В ее покоях как всегда было светло, прохладно и тихо. В углу валялся свиток — одна из книг, которые должны появиться только в будущем. Парис иногда переводил и записывал их для Елены. «Трудно быть богом», — прочитал он на футляре. Это была ее любимая повесть, но, судя по всему, отложили этот свиток уже давно…
Услышав шаги, Елена подняла глаза и грустно смотрела на Париса. Его поразило ее лицо. «Ее нужно предупредить», — подумал он.
— Ну, благородная донна, — начал он бодро и безнадежно фальшиво, — честь имеем доложить — осада идет, а мы сидим в…
— Не надо, Пар, я была в госпитале. Когда это случится?
— Не сейчас, но…
