Тень на стене от макушки ели, из-за которой всходила луна, медленно смещалась вниз и вскорости пропала, остались лишь узоры от витражей, тоже плывущие вниз.
Сперва меня знобило от перевозбуждения, потом начало клонить в сон. Голова валилась на грудь, веки слипались сами собой, и я чуть не проспала момент, когда мелкий камешек ударил в стекло. Я насторожилась, на четвереньках подползла к окну, в которое стукнулся камешек покрупнее. Прижавшись к стене, выглянула: в небе серебрится луна, очерчивая силуэты кустов, на земле – черные тени. Никого. Ни подозрительного звука, только кузнечики стрекочут наперебой. Лишь когда люди, прячущиеся в тени кустов, шевельнулись, узнала кудряшки Лиисы, которая ступила на освещенную луной клумбу и поманила меня за собой.
На миг в душу закрались мысли, что это ловушка, но я переступила через них, тихонько распахнула створки окон, перелезла через подоконник и спрыгнула в клумбу. Встала на цыпочки, тихонько прикрыла окно, мысленно молясь всем богам, чтобы створки не лязгнули друг о друга. Выдохнула с облегчением и, пригибаясь, побежала к кусту, за которым пряталась Лииса.
В тени мы обнялись, быстро поцеловались, она сжала мои пальцы, воровато огляделась и прошептала в ухо:
– Нету время. Второй стражник спит, но Леон – нет. Возле домика слуг – повозка торговца вином, ну, он нектар привозил. У него – бочки. Половину вина выпили, половину товара он везет на ярмарку, чтоб там продать хоть за что-то. Амиль… вон он, рядом… вскрыл бочку, ну, дно выбил, и вы можете туда спрятаться. Торговец хочет уезжать на рассвете, когда бэрр Ратон и гости еще будут спать, – Лииса сунула мне в руки мешок. – Там вода и одно из моих платий… платиев. Ваше заметное очень.
– Спасибо. – Я обняла Лиису. – Когда вернусь из ордена, то вспомню о тебе.
Служанка отвела взгляд, почесала нос и пробормотала:
– Меня тут уже не будет. То есть нас с Амилем. Ступайте к нему.
На полусогнутых, поднимая подол, я добежала до раба, которому даровала свободу, и он молча повел меня к жасмину, за ним была настолько густая тень, что в черноте утонуло даже мое светлое платье.
– Переоденьтесь, – посоветовал он. – Я отвернусь.
– Легко сказать, – прокряхтела я, пытаясь вылезти из платья-медузы, тогда Амиль, не оборачиваясь, протянул мне нож: – Разрежьте и оставьте себе. Только осторожно – острый.
Недолго думая я вспорола платье спереди, достала из мешка темное, из грубой ткани, облачилась в него, разрезанное спрятала в мешок, туда же положила узелок с едой; деньги сунула в карман.
– Веди.
Мы плутали в зарослях парка, приходилось идти медленно, чтоб прошлогодние листья не хрустели под ногами. Наконец вышли к телеге, где виднелись крышки бочек.
– Крайняя слева, – сказал Амиль, протянул руку, чтоб помочь мне вскарабкаться, я не сдержала чувств и поцеловала его в щеку.
– Спасибо.
Амиль нервно оглянулся и уронил:
– Поспешите. И – возвращайтесь.
Под весом моего тела телега заскрипела так жалобно, что я пригнулась, и вовремя: из приземистого барака – я видела в щель между досками – выбежал пузатый кудрявый коротышка в ночной сорочке, со шпагой в руке:
– От же ворье окаянное! Пока вусмерть не поупиваетесь, жизни вам нет! А ну пошел отсюда, шакал облезлый!
Томный женский голос протянул:
– Кооотя, кто там?
– Алкашня. Одна алкашня на этом севере! Еще одного отогнал от вина, еле успел, надо посчитать бочки, вдруг упер чего.
– Не упер, – игриво ответила женщина. – Мы ж караулим, иди ко мне!
Коротышка огладил телегу взглядом, каким влюбленный мужчина смотрит на женщину, шагнул к ней – я оторопела, сжала рукоять ножа.
– Ну, Кооотя, – снова промурлыкала женщина, и толстячок удалился, бормоча:
– Надо было еще вечером уезжать, нельзя им доверять, ой, нельзя!
Он еще что-то бормотал, я не слышала. К его причитаниям прибавилось женское мурлыканье, грянул хохот, потом голоса стихли.
Тишина стояла такая, что слышно было, как падают листья. Если я двинусь, то телега заскрипит, этот южанин услышит и побежит оборонять товар. Что же делать?
К счастью, торговец занялся любовью со своей дамой – она начала стонать и вскрикивать. Кровать у них не скрипела, потому
