одну сторону, потому что подгузник Люля был вовсе даже не пуст и носом в него было лучше не утыкаться. Звать же Улиту было бесполезно. Всякий раз, как нужно было менять подгузники или утешать плачущее чадо, у Улиты происходило веерное отключение слуха.
– Кто тут папа? – говорила она сразу.
Или:
– Кто тут светлый? Кто? Кто? Кто?
И Эссиорх делал все сам. И очень даже неплохо справлялся.
Сейчас Улита бушевала на кухне. Слышно было, как она швыряет тарелки и как в мойке грохочет водопад, причем настоящий, потому что соседи снизу стучали по батареям как-то приглушенно. Им было не до стука. Их квартира была заполнена водой настолько, что у них едва получалось, вынырнув, захватить ртом воздух.
– Это уже не мойка. Это бойка! – сказал Багров, сосредотачиваясь, чтобы помочь бедолагам.
– А? Что? – переспросил Эссиорх.
– Я говорю: это не мойка! Это бойка! – уныло повторил Матвей. Когда приходится повторять шутку, уже ясно, что она не удалась.
– Я устала! – донесся капризный крик Улиты. – Эй, отец! Я не готова была к материнству! А-а-а! Я хочу жить для себя! Мой ребенок не спит ночами. Он какой-то псих! В кого он такой?
– На этот вопрос лучше не отвечать. Он риторический, – шепотом сказал Эссиорх. – Сейчас она перебьет все тарелки, а потом мы ее накормим и она успокоится! Говорят, после третьего ребенка будет легче, а сейчас мы ждем только второго.
– Вы ждете второго?! – не поверил Матвей.
– Мне кажется, это очевидно, – отрезал хранитель.
В кухне загрохотали выстрелы.
– «Вальтер»! – попытался угадать Багров.
– Нет, «вальтер» поглуше, и звук у него смазанный. Это, скорее всего, ее любимый «глок». Главное, чтобы она не попала в мой мотоцикл. Только его я принципиально не восстанавливаю с помощью магии! – спокойно сказал Эссиорх.
– Э-э… – растерялся Матвей. – Может, мне зайти в следующий раз?
– У нас каждый раз теперь следующий, – сказал Эссиорх. – На самом деле все неплохо. За прошлую неделю я закончил две картины. Одна из них даже стоит красок, которые на нее затрачены. Вот только на байке не выезжал. Гололед, мороз, в шлангах все замерзает…
Он положил кисть, вытер руки полотенцем и, сунув Люля Матвею, попросил:
– Ну-ка подержи мое чадо! Мне надо кое-что принести… Только сделай так, чтобы он тебя не видел!
– Почему?
– Ну потому, что это лишнее… – уклончиво ответил Эссиорх и быстро ушел.
Матвей же остался с Люлем на руках. Младенец Улиты и Эссиорха весил как пушечное ядро. Ел он не просто хорошо, а вообще непрерывно. Когда еды поблизости не оказывалось, сосал собственный кулак. Едва за Эссиорхом закрылась дверь, Люль стал поворачивать голову, чтобы выяснить, как такое может оказаться, что папа ушел, а он на руках у папы. В Люле начало пробуждаться неопределенное подозрение, что его надувают, но это было еще терпимо, потому что явных улик у Люля не было.
Помня предупреждение Эссиорха, Матвей избегал взгляда младенца, поворачивая его так, чтобы спрятаться самому. Несколько раз ему это удавалось. Он расслабился. И тут Люль резко запрокинул голову и, выгнувшись в позвоночнике как кошка, взглянул на Матвея из перевернутого состояния. Глаза его стали медленно распахиваться. Они распахивались, распахивались, пока не стали огромными как мир.
– Ути-плюти-плюти-тють! – неуклюже произнес Багров.
Люль закрыл глаза, захлопнув вместе с ними весь мир, и… одновременно широко распахнул рот. Рот был огромен, как бездна. Лицо его побагровело и…
Крика Матвей не услышал. Пришел в себя он от сильного запаха нашатыря.
– …Плюти-тють! – повторил Матвей слабым голосом. Ему все еще мерещилось, что он держит Люля.
– Ну вот и очухался! Умница! – похвалила Улита.
– Что со мной было?
– Люлечка слегка закричал… – Улита сама понюхала нашатырь, поморщилась и, убрав его, стала обмахивать Матвея случайно схваченной книжкой.
