Хрупкие вещи. Истории и чудеса (сборник)

восхищает.

Знаешь, дитя мое, – был и отец твой некогда мал.
Он тоже любил эту сказку,
Воображал себя
Не кем-нибудь – Медвежонком.
Кто съел мою кашу? Кто пил из моей чашки?
И что за девчонка сопит у меня в постели?

Я жалко скулю, – весь в роли, а ты смеешься.
«Кто ел из моей миски?
Кто пил…»
«Из моей чашки», – ответ твой
подобен слову «Аминь».

Медведи шагом сторожким крадутся наверх.
Их дом обесчещен. Они наконец понимают
Смысл слова «замки». Они доходят до спальни.
«Кто спал у меня в кровати?» – и я замолкаю,
в сознанье —
отзвуки старых шуток, и порнофильмов нелепых,
и заголовков страшных газетных.

Однажды, дитя мое, рот твой тоже
Скривится усмешкой.
Сначала не станет слов, невинности – позже.
Невинность – товар, что давно уже вышел из моды.
«Если б я мог, – писал мне когда-то отец,
сам, как медведь, огромный, —
Я бы тебе отдал свой жизненный опыт.
Чтоб не был твой опыт столь горьким».
А я бы его опыт тебе завещал…
Но все мы, увы, совершаем свои ошибки. Мы все
Спим в медвежьих постелях.
Когда родятся дети твои, когда твои темные косы
Посеребрит время.
Когда ты начнешь стареть, и выйдут из сумрака ночи
Твои Три медведя, – что в их глазах ты увидишь?
Какие расскажешь сказки?

«А Златовласка выскочила в окошко
и быстро-быстро…»
давай-ка хором! —
«… домой прибежала!»

И ты смеешься: «Еще, еще!»

Друг другу рассказывать сказки – это занятье!

Наверно, теперь я похож на Медведя-папу.
Каждое утро я запираю двери на все замки?,
А когда возвращаюсь – проверяю кровати и ложки.

Снова.

Снова,

И снова…

Проблема Сьюзен

The Problem of Susan. © Перевод Т. Покидаевой, 2007.

Ей опять снится этот сон.

Она стоит на краю поля боя с братьями и сестрой. Лето, и трава невероятно, ярко зелена – сочная, как на крикетной площадке или на гостеприимных склонах Южного Даунса, если идти к северу от побережья. На траве лежат мертвые. Только это не люди: неподалеку она видит кентавра с перерезанным горлом. Лошадиная половинка ярко-гнедая. Человеческая кожа загорелая, ореховая. Она смотрит на лошадиный пенис – интересно, как размножаются кентавры? Она представляет себе, как он целует ее и его борода щекочет ей лицо. Взгляд перелетает к ране на горле, к липкой черно-багровой луже крови. Мороз по коже.

Над трупами жужжат мухи.

Цветы запутались в траве. Вчера они расцвели – впервые за последние… сколько лет? Сто? Тысячу? Сто тысяч? Она не знает.

Раньше здесь был только снег, думает она, глядя на поле боя.

Вчера здесь был снег. Вечная зима и никакого Рождества.

Сестра тянет ее за руку и тычет куда-то пальцем. Они стоят на вершине зеленого холма, погруженные в беседу. Золотой лев заложил лапы за спину. Колдунья вся в белом. Сейчас она кричит на льва, а тот лишь внимает. Детям не слышно ни слова – ни холодной ярости колдуньи, ни львиного монотонного бубнежа. Волосы у колдуньи черные и блестящие, губы – алые.

Во сне она такое замечает.

Скоро они договорят, лев и колдунья…

Кое-что профессору в себе очень не нравится. Например, запах. От нее пахнет, как пахло от бабушки, как пахнет от древних старух, она ненавидит себя за это, и никогда себе этого не простит, и по утрам принимает ванну с ароматной пеной, и душится туалетной водой «Шанель». Несколько капель под мышки, несколько – на шею. Она считает, это ее единственная причуда.

Сегодня она надевает темно-коричневый парадный костюм. Про себя она его называет «костюмом для интервью», в отличие от «костюма для лекций» и одежды для «просто слоняться по дому». Профессор на пенсии, теперь она все чаще носит одежду для «просто слоняться по дому». Она встает перед зеркалом, красит губы.

После завтрака она моет бутылку из-под молока и выставляет ее на крыльцо у черного хода. Соседская кошка оставила на коврике голову и лапу растерзанной мыши. Смотрится так, будто мышка плывет по плетеному коврику, погрузившись в соломку, и наружу торчат только лапа и голова. Профессор поджимает губы, берет вчерашнюю «Дейли Телеграф», складывает и подцепляет газетой мышиные останки, не прикасаясь к ним руками.