похоронил любимую. После сел и горько заплакал. Великан плакал так долго и много, что разлилась река, а сам страдалец обратился в камень, оставшись вечным стражем покоя бедной феи. — Он замолчал, некоторое время глядя на камень, а когда обернулся ко мне, воскликнул: — Ада, в ваших глазках блестят слезы! Я так расстроил вас своей историей?
Я промокнула непрошеную влагу.
— Ах, Онорат, какая грустная легенда. Мне жаль и фею, и великана. Как же это грустно, что влюбленные слепы в своей страсти, — ответила я.
— Оставаться зрячим крайне сложно, милая Адалаис, — усмехнулся господин граф. — Любить так сладко, но так больно, когда твоя страсть не находит ответа. Вы отводите глаза, — на губах мужчины появилась грустная улыбка. — Пустое, Ада, не стоит. Едемте, ваши родители, должно быть, уже достигли поместья, и мадам Ламбер сейчас лично отправится на ваши поиски.
— Матушка и такое может, — улыбнулась я, не глядя в глаза Онорату. — Едемте, вы правы.
Я бросила на камень последний взгляд, и мы тронули поводья. Теперь граф молчал, задумчиво глядя перед собой. Я не смела нарушить его молчание, чувствуя вину перед ним за свою холодность, но ведь невозможно приказать сердцу!
— А вот и поместье, — сказал Онорат.
Я посмотрела вперед, и мой взгляд уперся в березовую рощу.
— Это граница поместья, скоро будет небольшая деревня, а за ней наш особняк, — пояснил мне господин граф, и мы пришпорили лошадей.
Когда мы ехали по деревне, я не знала, куда прятать глаза. На молодого господина с… невестой вышли поглазеть люди, и это было неловко. Я вздохнула с облегчением, когда деревня осталась позади. Онорат казался невозмутимым, хотя ему, похоже, данное происшествие доставило некоторое удовольствие. Но вслух он так ничего и не сказал, я тоже.
То, что мы уже недалеко от особняка, я поняла, даже не видя его.
— Где моя дочь? Где моя девочка? — донес до нас ветер матушкино возмущение. — Ансель, найди мне Аду!
— Дульчина, угомонись! — требовал папенька. — Ада с господином графом, он не допустит, чтобы с ней что-нибудь случилось.
— Мадам Ламбер, уж не посмели ли вы себе возомнить, что аристократ, дворянин в пятнадцатом колене позволит себе обидеть девушку? — не менее возмущенно вопрошал незнакомый женский голос.
— О, Всевышний, — прошептала я.
— Сбываются наши худшие подозрения, — усмехнулся граф.
— Простите, Онорат, — виновато произнесла я.
— Здесь нет ничьей вины, лишь мое легкомыслие и желание быть наедине с вами, — ответил молодой человек. — Будем усмирять дракона, — неожиданно весело улыбнулся граф. — Всегда хотел побывать на месте древнего рыцаря.
Я рассмеялась шутке, но через мгновение погрозила мужчине пальчиком. Все-таки этот дракон — моя матушка. И я снова рассмеялась от подобного сравнения.
Два дня промчались неожиданно быстро. Я опасалась, что буду грустить, но, к моему удивлению, у меня просто не оставалось на это времени. Онорат окружил нас таким разнообразием развлечений, что даже матушка увлеклась еще к вечеру первого дня и ни разу не заворчала и не искала повода, чтобы укорить гостеприимного хозяина. Так что роль драконоборца графу вполне удалась.
Первый день мы больше разговаривали. Онорат, пробыв со мной и обеими матушками до самого вечера, отправился с папенькой на ночную рыбалку. Графиня Набарро оказалась достаточно милой женщиной. И если не считать пытливых взглядов, которые она то и дело бросала на меня, то можно сказать, что мы неплохо поладили. Констанс Набарро развлекала нас рассказами о столичных порядках. И умела она рассказывать так весело, что мы с матушкой только успевали прикрывать рот ладошками, разражаясь очередным взрывом смеха.
Также графиня посвятила нас в последние модные новинки: она всего месяц как вернулась в Льено, потому могла рассказать гораздо больше, чем Эдит со своим альбомом. А перед сном мы сидели в саду, в большой беседке, увитой плющом, на берегу маленького пруда и пили чай. Обе матушки вели неспешную, но приятную беседу, а я с интересом их слушала. Душа моя отдыхала в
