Позади него ждала и наблюдала толпа.
— Вы и сами далеко от дома, офицер. Что здесь делают солдаты Республики?
— Не твое дело, сынок.
С переметных сумок офицера свешивались диковинными уродами три черные железные канистры — цилиндрические, покрытые острыми зубцами, шестеренками, колесиками и молоточками. Бомбы. Оружие Линии, производимое на фабриках, как и вооруженные ими линейные. Наверно, то был боевой трофей.
Офицер был ненамного старше Кридмура. Кридмур завидовал ому, презирал его — и в то же время хотел заслужить его уважение. Но прежде чем он успел что-то сказать, офицер наклонился к нему и невыразительным шепотом сказал:
— А теперь ступай домой. Если этим фермерам взбредет в голову задать тебе тумаков, я тебе не помощник. — Он снова выпрямился в седле. — Прости, сынок, но мне не велено учинять здесь беспорядки. Ступай домой.
Домой? Куда? Остаток дня Кридмур провел прячась под деревом в поле — он вспотел и был сам себе гадок. Вечером он прокрался обратно в город. Рынок опустел.
В Кривом Корне была только одна главная улица и два бара: «У Кеннерли» и «Двадцать четыре». В «У Кеннерли» стояли игорные столы, подавались вина из Юддеи и самого дальнего востока; в «Двадцать четыре» воняло, как в отхожем месте, а пол был усыпан опилками. Кридмур одиноко сидел в полумраке последнего и пил без конца, дрожа от злости и с опаской поглядывая на дверь — не дай бог, заявятся фермеры с рынка.
За соседним столом играли в карты. Он старался не смотреть игрокам в глаза.
Он пил самое дешевое пойло — с деньгами было туго. Его брошюры втоптала в грязь толпа. Он сам заплатил за то, чтобы их напечатали, и оплатить второй тираж уже не мог. По правде говоря, деньги, которыми он расплатился, были крадеными — он взял их в долг у доверчивого клерка из кружка Улыбчивых в Бичере. Тому очень хотелось инвестировать в новый бизнес Кридмура — бизнес, которого на самом деле не существовало. Врал Кридмур очаровательно и убедительно — неприятности начинались, когда он пытался говорить правду. Он сказал себе, что израсходовал деньги на благое дело, и это было правдой, но теперь все это осталось в прошлом.
Впрочем, никто из нападавших на него фермеров не вошел в дверь. Шлюха, работавшая в баре, подошла к нему, шелестя подолом юбки, увидела выражение его глаз и быстро метнулась прочь. Подсела к игрокам в карты и принялась хохотать с ними. За соседним столом сидели двое мужчин со сломанными зубами, похожие на могильщиков, и молча смотрели друг другу за спину. Старый путешественник в длинном черном пальто и широкополой тттляпе сидел в самом мрачном, дальнем углу недвижно и тихо — лишь каждые пару минут бормотал что-то себе под нос. Бармен, медленно шевеля губами и водя пальцем по странице, читал дешевый роман, купленный у рыночного торговца: «О кровавых деяниях Генри Стила, владевшего молотом и Стволом, и его бесславной смерти под колесами Локомотива».
Когда дверной проем заслонила фигура рабовладельца Коллинза, Кридмур застыл.
Коллинз был один. Он покачивался, улыбался и был уже пьян — видно, заключил хорошую сделку и ему оказали радушный прием «У Кеннерли», подумал Кридмур.
Глаза Коллинза загорелись, когда он увидел Кридмура. Он подмигнул и засмеялся: «Я не в обиде, сынок», а потом подсел к картежникам, положил руку на пышную юбку шлюхи и принялся ждать, когда ему раздадут карты. Кридмур привстал и пьяно прокричал:
— Коллинз, Коллинз, меня тошнит от тебя!
Бармен отложил книженцию и сунул руку под барную стойку. Путешественник в длинном пальто в углу что-то пробормотал себе под нос. Мужчины, похожие на могильщиков, внимательно наблюдали за происходящим — это мог быть профессиональный интерес.
Коллинз спокойно повернулся к Кридмуру:
— Ты молод, сынок. Жизнь тебя еще многому научит.
И вернулся к игре.
Кридмур схватил бутылку за горлышко и перемахнул через стол. Соприкоснувшись с затылком Коллинза, бутылка с шумом взорвалась, разнося повсюду осколки, расплескивая виски, и руку Кридмура словно пронзило током. Каждый его нерв был натянут, как струна. Стол был усеян осколками стекла и залит виски, как и все, кто сидел за ним. Коллинз свалился со стула. Кридмур держал в руке окровавленное горлышко разбитой бутыли. Кровь потекла на пол. При свечах она казалась густой и лоснилась, как нефть. Она быстро впитывалась в опилки, оставляя после себя неровное темное сжимающееся пятно. Бороздка, оставленная в пыли ножкой стула, превратилась в кровавый ручей. И только трещины меж половиц проступали в этом ручье длинными темными полосами.
