подстриженными.
Зак нетерпеливо спросил:
– Что? Где?
– Тебя разве в школе не научили считать?
Я ответила вместо Зака, понимая, что тот не стал бы говорить такое:
– Мы не ходим в школу. Нам нельзя, потому что нас не разделили.
Он быстро перебил меня:
– Но мы умеем считать. Мы учимся дома – числам, письму и всему остальному.
Его взгляд, как и мой, быстро скользил по ногам Алисы. На левой ноге мы насчитали пять пальцев, на правой – семь.
– Вот что со мной не так, милый, – вымолвила Алиса. – Пальцев у меня с излишком.
Она взглянула на понурое лицо Зака и перестала ухмыляться.
– Да и не только, – сказала она почти по-доброму. – Вы просто не видели, как я хожу, только на вашу тележку да с тележки. Но я всегда хромала – у меня правая нога короче и слабее левой. Ну и, конечно, как ты знаешь, не могу иметь детей. Пустышка – как нас любят называть Альфы. Но пальцы – главная проблема: у меня никогда не было круглой десяточки.
Она снова стала смеяться, затем посмотрела прямо на Зака, приподняв бровь.
– Если мы так сильно отличаемся от Альф, дорогой, почему им требуется метить нас клеймом?
Он не ответил, и Алиса продолжила:
– И если Омеги такие беспомощные, почему же Совет так боится Острова?
Зак нервно оглянулся и цыкнул на нее так резко, что мне на руку упали крохотные капельки слюны.
– Нет никакого Острова. Это всё слухи и вранье.
На этот раз заговорила я:
– По дороге к Хейвену, когда в последний раз туда ходили, нам встретилась сожжённая лачуга. Папа сказал, что она принадлежала паре Омег, которые болтали об Острове.
– Он сказал, что той ночью солдаты Совета увели оттуда всех людей, – добавил Зак, снова оглянувшись на дверь.
– А еще люди говорят, что в Виндхэме есть площадь, – сказала я, – где секут плетьми тех Омег, которые распускают слухи об Острове. Их бьют публично, чтобы каждый видел.
Алиса пожала плечами.
– Похоже, для простого вранья и сплетен Совет слишком уж усердствует.
– Это враньё, – зашипел Зак. – А тебе надо бы заткнуться, ты – ненормальная. Так ты навлечешь на нас неприятности. Не может быть такого места, где одни Омеги. Они бы не смогли. И Совет обнаружил бы его.
– Но ведь не обнаружил до сих пор.
– Потому что его нет. Это просто вымысел.
– Порой и этого бывает достаточно, – усмехнулась она.
Алиса продолжала ухмыляться еще несколько минут, пока её не одолел новый приступ лихорадки, и она снова потеряла сознание.
Зак поднялся.
– Пойду проверю, как папа.
Я кивнула, приложив холодную фланелевую тряпочку к тетиному лбу.
– С папой то же самое. Я имею в виду, что он тоже без сознания, – сказала я. Зак все равно вышел, громко хлопнув дверью сарая.
Теперь, когда тряпка закрывала клеймо на лбу, я смогла различить в ее лице папины черты. Я представила папу, что лежал в тридцати футах отсюда, в доме, и, каждый раз обтирая тряпкой ее лоб и морщась от отвращения, когда меня обдавало дыханием болезни, воображала себе, что ухаживаю за ним. Затем я положила свою маленькую ладонь на руку Алисы – подобное проявление близости отец ни разу не позволил в течение долгих лет. Мне подумалось, правильно ли это – чувствовать близость к этой незнакомке, которая принесла в наш дом болезнь отца, точно нежеланный подарок.
Алиса забылась сном, ее дыхание вырывалось из горла со свистом и бульканьем. Я вышла из сарая и увидела Зака. Скрестив ноги, он сидел на земле в косых лучах послеобеденного солнца и перекатывал в зубах соломинку. Я подсела к нему. Немного погодя он сказал:
– Знаешь, а я ведь видел, как он упал.
