– Где она сейчас? – выталкивает сквозь зубы каждое слово Эдвард. – Где? Она? Сейчас?
– Я оставил ее в своем доме… Но вряд ли… она… еще там…
– Посмотрим, – Сол подносит нож к шее Данбрелла. Их взгляды встречаются.
«Этот человек натравил на меня гангстеров, обманом лишил фабрики, публично выпорол и хотел повесить. Он не сомневался и не мешкал. Он наслаждался моими мучениями».
Острие ножа едва заметно подрагивает в каком-то сантиметре от окровавленной шеи. Сол ощущает на коже горячее, прерывистое дыхание Данбрелла.
– Отойдите! – МакКатерли появляется в дверях, похожий на мясника в своем кожаном фартуке и нарукавниках. – Что вы нависли над ним, как стервятник? Пропустите меня…
Сол послушно отходит, пряча руку за спину.
– Боюсь, уже поздно, сэр…
Доктор проходит мимо него, склоняется над капитаном, проверяет пульс, оттягивает веко, прикладывает ухо к груди.
– И верно. Как давно?
– Только что, сэр.
МакКатерли оглядывает его, словно только что заметив.
– Вы?.. Удивительно…
Эдвард, следя за взглядом доктора, осматривает себя. Левая рука от самого плеча залита кровью. Из правой ноги на пару дюймов торчит кусок дерева, острый, как шип.
МаКатерли спешными движениями смахивает со стола бумаги.
– Ложись! Ложись, я сказал!!!
Сол и не думает сопротивляться. Покорно укладывается на столешницу, вперив взгляд в низкий, скрытый в дыму потолок. Он слышит, как трещит разрываемая одежда, как звенят хирургические инструменты.
– Сейчас будем извлекать пулю… – ворчит МакКатерли. Рану в плече обжигает острой болью.
– Только не отрезай…
– Лучше однорукий, чем покойник, – резонно замечает тоск. – Но вам повезло, мистер Сол. Пуля прошла навылет, рана поверхностная. Промоем, прижжем и зашьем. И молитесь, чтобы не началась гангрена.
Сол молча терпит. Боль кажется не такой сильной – может, потому, что нога болит сильнее.
– Здесь все хуже, – констатирует доктор. – В ране много осколков и грязи, раздроблена кость. Как вы вообще ходили с такой ногой?
– Старался сильно не наступать… – неуклюже шутит Эдвард.
– Похвально, – кивает МакКатерли и оборачивается к ассистенту: – Жгут и пилу.
За прошедшие полгода Олднон сильно изменился. Великий пожар и Красная смерть окончательно истребили друг друга, и город снова ожил. Конец месяца децима подарил ему чистый, легкий снег, надежно укрывший грязь и пепел безупречно белым покрывалом. Олднон из вздорной, паршивой старухи превратился в жизнерадостную леди, румяную и цветущую. Люди возвращались, заселяли пустующие приории, снова открывали лавки и конторы. Силами городских властей заново отстраивались целые кварталы. Очередная тьма, похоже, рассеялась, уступив очередному рассвету.
Черная, лакированная трость стучит о булыжники мостовой начищенным стальным наконечником. Серебряный набалдашник ее сжимает крупная рука в серой замшевой перчатке. Выше перчатки можно наблюдать элегантный черно-серый плащ тонкой шерсти с литыми серебряными пуговицами. Снизу под плащом виднеются полосатые шелковые брюки – последняя республиканская мода, шик и бунтарство для чопорного Альбони – и лаковые башмаки с массивными квадратными пряжками.
Эдвард Маллистер Сол, только что покинувший контору Барнинга и Уолка, поднимает голову к небу и мечтательно улыбается. Впервые за последние полгода он ощущает внутреннее спокойствие и, что более важно, контроль над ситуацией. Эти забытые чувства приятно согревают его изнутри.
Шесть месяцев матросской службы кажутся дурным сном. Точнее, казались бы, если бы в этом мире Сол видел сны. И если бы не просыпался каждое утро с болями в правой голени. Голени, которой у него давно уже не было.
«Из меня получился отличный пират, – улыбается он в усы. – Деревянная нога, повязка на глазу. Недостает только попугая».
Впрочем, это явное преувеличение. Анатомически точная деревянная копия голени и стопы, снабженная хитроумными пружинными амортизаторами, отлично скрывается под брючиной и ботинком, почти не натирая культю. А к повязке прилагается еще
