– Так надо.
И не поспоришь.
Настя налила в стакан воды и жадно выпила.
– Извините, что уснула вчера, – прошептала она. – И не дочитала книгу.
Лисин вновь улыбнулся:
– Вы дочитали. Сначала читали про себя, потом начали шептать, но очень отчётливо, а потом заговорили так громко, что едва не разбудили Кирилла.
– Не может быть! – отмахнулась она испуганно. – Я заснула, и мне снился кошмар.
– Зенитка и невидимая башня?
– Ой…
– Вы читали больше четырёх часов, Настя. И прочли дневник до конца.
– Я не помню, – повторила девушка потерянно. – Мне снились переходы, зенитка, башня… Но я не помню, о чём читала.
– Вы читали о том, как Михаил Морозов был ранен на посту, и к нему, полумёртвому, наконец явились несколько стариков в коричневых балахонах. И он согласился стать стражем волшебного источника. – Влад помолчал. – Это случилось поздней осенью сорок первого года.
– И сейчас он всё ещё там, – добавила Настя, полностью уверенная в том, что говорит. – Он ждёт меня. Поэтому только я могла прочитать книгу. Вчера она меня чуть не убила, а теперь… Теперь у меня ощущение, что каждая минута, проведённая вдали от крепости, – преступление перед Кириллом и… перед Морозовым.
Лисин осторожно приобнял её за плечи, усадил на стул, а сам поставил чайник.
– Чёрный или зелёный?
– Кофе. С молоком.
– Здесь только растворимый.
– Вы удивитесь, но другой я пью крайне редко.
– Не удивлюсь.
Маг поставил перед Настей чашку, которую она тотчас заключила в кольцо ладоней, но не торопилась пить – наслаждалась тем, как тепло напитка выгоняет из пальцев холод ночного кошмара. Сна, которого не было.
– Я получил информацию… Обещайте, что не будете переживать…
Естественно, после этих слова у неё не было ни единого шанса остаться спокойной. Настя, обжигаясь, сделала несколько глотков кофе и, как послушная школьница, сложив руки на коленях, приготовилась слушать и «не переживать».
– Вы вчера говорили про родную кровь. Я проверил и думаю, что вы… дальняя родственница этого Морозова. По вашим словам, он писал в дневнике, что его отец был узником Шлиссельбурга. Единственный, кто подходит под это описание, – знаменитый Николай Морозов, народник, арестованный в 1881 году. Но нет упоминаний о том, что у Морозова был сын Михаил.
– Два сына. Михаил и Гавриил, – добавила Настя, вспомнив прочитанное.
– Может быть, – не стал спорить Лисин. – Но он мог и не знать о них. В семнадцатом году автору дневника тридцать шесть, а в сорок первом – шестьдесят лет. Отец мог просто не знать о нём. Николай Морозов провёл в крепости двадцать один год. Передавал дневники в мир, там их читали сыновья. Морозов-старший так и не обрёл доступ к источнику: то ли получил отказ, то ли сам не захотел. А мать его сыновей по какой-то причине не рассказала ему о детях.
– Но при чём тут я? Я не Морозова. У нас не было Морозовых в роду, насколько я знаю. Бабушка была Энгель, мама – Энгель. Мой залётный отец был Сергеев или Семёнов. Мама упоминала о нём, а бабушка никогда. Но его фамилия была точно не Морозов.
– Народник Николай Александрович Морозов некоторое время пользовался псевдонимом, – тихо сказал Влад. – Он взял для революционной работы фамилию Энгель.
– В честь Маркса?
– Или в честь Фрейда.
Девушка слабо улыбнулась.
– Что же касается тайны Шлиссельбурга, то, судя по всему, разгадать её можно только с помощью «родной крови».
– Вы уже говорили, что мне придётся поехать в крепость.
– Да.
– А наши преследователи? – с тревогой спросила Настя. – Вы сами сказали, что они так просто не отстанут.
