– Рада была знакомству, Итан Шелби. В Старой Академии мы отлично провели время.
Когда я уже был в лодке и Белфоер завел мотор, она спросила:
– Когда ты уезжаешь?
– Надеюсь, скоро. Решу дела, попрощаюсь с друзьями. Но если в течение недели захочешь выпить кофе и вспомнить былое, оставь для меня весточку в «Кувшинке». Это на севере Верхнего, между Бутылкой и крематорием.
Сам не знаю, почему я это сказал.
Девушка кивнула, и ее силуэт я видел на берегу все то время, пока лодка не вошла в Утонувшие кварталы.
Глава пятнадцатая
Коростель номер пять
За время моего отсутствия в заселенной людьми части города ситуация в других районах ничуть не изменилась. Рабочие западных заводов Стальной Хватки, к примеру, все же начали забастовку, а затем, как водится, возникли баррикады, сопротивление жандармам и прочие не милые моему сердцу беспорядки.
И все это происходило на фоне колоссального наводнения, полностью превратившего северные улицы города в каналы. Кое-где выручали установленные на железных опорах мостки, но это спасало лишь в единичных случаях, и лодки стали самой актуальной вещью в осеннем сезоне.
Неделю я провел в Риерте, собственно говоря, не делая ничего особенного и наблюдая со стороны, как все вокруг, точно тарелки по наклоненному столу, сползает вниз. Обстановка была мрачная, и даже правительственные газеты писали о бунтовщиках, скрытых врагах, которые спят и видят, как уничтожить устоявшийся порядок и погрузить город в хаос и тьму.
Газетчики редко смотрят в окно, предпочитая печатную машинку. Хаос и тьма вот-вот должны были постучаться к ним в двери.
Пора покидать город, но с этим, как я и предполагал, возникли трудности. Даже с новыми документами я бы не рискнул возвратиться в Метель, на станцию дирижаблей. Кто бы какие слова ни говорил, но шанс, что обо мне помнят в Министерстве вод, оставался довольно весомым. Поэтому никакой беспечности или надежды на «авось».
С кораблями тоже имелись проблемы (ну, кроме того что я их не жаловал) – Рукав Матрэ перекрыли военные суда, и на каждый выходящий с территории города борт высаживался десант с собаками. Проверяли всех от мала до велика, разыскивая заговорщиков, революционеров, лидеров профсоюзов, зачинщиков стачек, заводил, недовольных и тех, кому не повезло попасться под руку.
Мои бумаги, вероятнее всего, не вызовут подозрений, однако… были и другие способы оставить Риерту.
Вверх на лодке по озеру, до далеких гор, а там тайными тропами, к границе с Йевеном. Но нужны надежные люди, знающие маршруты в горах, и их не найти по объявлению в газете или на бирже труда.
У Мосса были подобные связи, и он обещал помочь. А пока мне приходилось ждать, посещать работающие до темноты (начало комендантского часа) пабы. Ну и общаться с моей лучшей подругой, с которой мы знакомы уже без малого шестнадцать лет.
Если подумать, какой срок она выводит меня из себя, желая показаться на глаза, так страшно становится.
Сейчас она сидела у меня в кармане, высовываясь из него, стоило лишь отвести взгляд. Эта игра нам не надоедала годами, стабильно повторяясь время от времени. И мне и ей было понятно, кто в итоге победит. Но я делал все от себя зависящее, чтобы этот «итог» наступил как можно позже. Лет семьдесят – восемьдесят жизни меня вполне устроят. А там уж гори оно все адским огнем.
Я устроился на высоком, чуть покачивающемся стуле в «Сиятельном» – одном из множества баров Садов Маджоре, этого развеселого, ярко раскрашенного огнями района художников, театралов, музыкантов, поэтов, журналистов и другой творческой элиты. Люди здесь всегда приветливы, даже к чужакам, и их никогда не смущают новые лица. И если они их и запоминают, то лишь для своих картин, рассказов и сюит.
Я никому не мешал и мучил «Монаха»[101], раз уж в таких заведениях не принято наливать виски, а в моде всяческие коктейли, вермуты, абсенты да подозрительные настойки, о которых Уолли обязательно сказал бы, что это первый шаг если не к безумию, то к слепоте.
Собственно, я не только убивал время и прятался на виду у всех, но и ждал ответа.
Когда за мой круглый столик без спросу подсел человек со стопкой водки, я был к этому готов. Он ничем не отличался от остальной публики. То ли художник, то ли поэт, то ли студент. А быть может, и все сразу. Внешность у него была соответствующей – чуть бедности, чуть безумия, капля наглости и маленькая толика того, что он знает себе цену, пускай ее и не могут разглядеть окружающие.
– В пять утра пятницы, мистер Хеллмонк, – улыбаясь, точно старому другу, сказал мне контрабандист, так ловко маскирующийся
