случилась горячая встреча с контаги и последовавшая за применением ингениума эйфория.
Даже в голову не пришло, тупому кретину, что люди, убившие консьержа и рывшиеся у меня в кабинете, вполне способны подбросить футляр в тот же Грейвплейс с сопроводительной запиской.
Проблемы остались в Хервингемме, но внезапно обнаружились в моем вещмешке. Выводы напрашивались простые и самые примитивные: тот, кто украл футляр, путешествовал вместе со мной на одном дирижабле. Или же нанял кого-то из персонала, обладавшего ключами и способного открыть каюту первого класса.
Этот некто очень не хотел, чтобы я чувствовал себя свободно в Риерте.
Первым увели Вилки. Надо сказать, им пришлось постараться, чтобы оторвать его от решетки. Парень категорически не желал отправляться на Суд Второй Инстанции[44] и вопил, чтобы его оставили в покое. Одному из надсмотрщиков пришлось применить дубинку, чтобы заставить Вилки разжать пальцы. А потом еще хорошенько добавить ему по голове, чтобы не дергался.
Мне показалось, что они перестарались, и старина Вилки, когда очнется, в лучшем случае получит зверскую головную боль. Примерно такую, как сейчас у меня.
Он не вернулся, и Плакса сообщил всем и так понятную вещь – скорее всего, добрый малый Вилки уже давно нырнул и пересчитывает рыбешек или же едет в Прыщи на сожжение в крематорий. Приговоры в Риерте вещь быстрая – новый правитель не видит нужды тратить цинтуры на содержание убийц его служащих. Поэтому часты случаи, когда между ударом молотка судьи и привязыванием камня к ногам приговоренного проходит от силы полчаса.
Лично я от этих новостей в уныние не впадал. Что меня точно бы опечалило, так это третий укол «Якоря». Тюремщики нервничали, поглядывая на меня, а я нервничал оттого, что нервничают они. Замкнутый круг какой-то.
– Когда ублюдка заберут к чертям собачьим? – спросил один из них, в то время как его товарищ проверял камеры, словно мы могли из них куда-то деться. – Ведь еще в первый день обещали перевезти в Инги-Вин. Таким, как он, не место в Гнезде. Мы же…
– Заткнись, – беззлобно бросил его напарник, задумчиво постукивая дубинкой по решеткам. – Все заняты ловлей террористов. Знаешь ведь – после того как они попытались взорвать причал рядом с Министерством вод, думают только об этом.
– Сам заткнись, – равнодушно ответил тот. – Считаешь, «единороги»[45] будут рады, что заключенные слышат новости?
Вопрос был резонный, и больше эта тема не поднималась.
К вечеру по лестнице загрохотали шаги, распахнулась стальная дверь, и в коридоре между камерами стало тесно от количества людей. Шесть солдат в алой форме гвардии, все с оружием, три надзирателя и два господина в костюмах-тройках. Один из них, здоровенный молодец с пшеничными усами и густой шапкой волос, сказал тюремщикам:
– Закуйте его.
По тому, как он распоряжался, я стал подозревать, что это кто-то из тайной полиции Мергена.
Они поспешно отомкнули камеру Кражовски, застегнули на его руках тяжелые кандалы.
– Пошевеливайся.
– Куда меня? – Я впервые слышал голос бунтовщика, он оказался каким-то слабым и совершенно невзрачным.
Ему не ответили и под присмотром гвардейцев повели прочь. Человек с пшеничными усами бросил на меня заинтересованный взгляд:
– Вы Шелби?
– Я. И мне очень интересно, как долго вы будете меня мариновать в этом каменном мешке?
– Господин Шелби. Вы обвиняетесь в использовании ингениума, возможной причастности к бунтовщикам и в преступлениях против народа Риерты. И сидеть вы здесь будете, пока не придет ваше время. Я обязательно узнаю, кто вы, а точнее, что вы такое. Но пока просто не до вас.
С этими словами он ушел следом за остальными, и, когда их шаги стихли, Плакса начал шептать, что что-то происходит и это не к добру.
Как оказалось, старина Плакса был самым настоящим пророком. Не прошло и часа после того, как забрали Кражовски, а уже знакомые мне тюремщики, а вместе с ними немолодой солдат с нашивками старшего сержанта вернулись в нашу скромную обитель.
– Фред, – сказал он, – обвинения сняты. Тебя выпускают.
– Слава Господу!
