даже это перестало иметь значение в темноте.
4
Переговоры
Я смотрела на туалетный столик. Зеркало было поднято, и в нем отражалась часть комнаты с графитовыми стенами. Белая краска, восстановленный коричневый орнамент. Борис мертв, но работа была закончена. Другой вопрос, что делает мой отреставрированный столик в Серой цитадели? Возможно, его принесли ночью, но даже если опустить закономерные вопросы — кто и зачем, это все равно выглядело сумасшествием.
Я встала и обошла квадратную комнату. Просторная спальня с огромной кроватью, двумя вышитыми картинами на графитовых стенах. Шелковые портьеры, прикрывающие монолитные стены, создавали ложное ощущение спрятавшихся за ними окон. Свет от бра по обеим сторонам кровати, уютный полумрак. Было тепло, камин топили исправно, ноги не мерзли, ступни утопали в толстом узорчатом ковре.
В зеркале отразилась укороченная ночная рубашка в штампованный горох, видавшая и лучшие времена в период расцвета СССР. Я задрала хлопковый край, рассматривая натянувшуюся на ребрах кожу. Ровную кожу. О страшном укусе лишенной напоминали чуть розоватые полоски с правой стороны. Со временем следы исчезнут совсем, уже сейчас отметины выглядели так, будто с момента травмы прошла как минимум пара месяцев, а не десять дней, что соответствовало истине.
Дверь открылась без стука — к слову, она всегда так открывалась. Каждый день я видела за ней часть графитового коридора и круг света от лампы на стене. Я даже не знала, на каком этаже цитадели нахожусь.
Сегодня заведенный распорядок был нарушен визитером. Не целитель, поивший меня отварами и менявший компрессы, и не крепкие парни повышенной волосатости, таскавшие через день в комнату дубовую бадью с горячей водой. Я ждала его давно, с первой минуты пребывания здесь, в первые дни со страхом, в последующие с нетерпением.
Декада взаперти, минимум общения — и будешь рада даже баюну. Целитель говорил о процедурах, которые и так наводили тоску. Парни с бадьей наперевес, в которых без труда угадывались изменяющиеся, на все вопросы, даже о погоде, рыкали и отворачивались. Дверь открывалась свободно до тех пор, пока ее не касались мои руки. Я быстро, всего лишь на четвертый день, поняла, что дергать ее бесполезно. Я была пленницей в очень комфортабельной графитовой тюрьме, где мне оказывали медицинскую помощь, попутно стараясь откормить, следя за тем, чтобы в тарелке всегда лежал хорошо опознаваемый кусок курицы. Из бытовых удобств еще порадовали кувшин и тазик с водой на темном табурете у стены и ночной горшок на положенном месте под кроватью, я очень смущалась, когда кому-то приходилось чистить его.
Несмотря на ограничение свободы одной комнатой, телефон вернули почти сразу же, ненавязчиво положив его однажды утром на прикроватный столик и никак сие действо не прокомментировав. Я посчитала это разрешением и тут же набрала номер бабки. Аппарат выключен. Пашку. Аппарат выключен. Веника. Пара гудков, и он сбросил вызов. Пока я тупо пялилась на экран, гадая, набрать ли мне соседа еще раз или не стоит, пришло сообщение:
Лаконично и по существу.
Следующая попытка была менее информативна, но более эмоциональна. Я набрала Семеныча. Он ответил после первого же гудка. Долго, громко и красочно перечислил, чем занимались мои предки до десятого колена и почему мне стоит немедленно продолжить славную традицию рода. Нецензурными казались даже предлоги. Высказавшись, старик повесил трубку. Значит, у них все хорошо, иначе вместо ругательств на меня посыпались бы проклятия, а уж из уст ведьмака… С повторным звонком я решила повременить.
Согласно приказу Седого, меня доставили в замок и подлечили. Он пришел лично принять работу или свернуть мне шею.
Кирилл стоял напротив и оценивающе оглядывал с головы до ног. Захотелось натянуть сорочку на далекие от стройности коленки. Большую глупость и придумать сложно.
— Одевайся, — скомандовал он, обвел взглядом комнату, чуть задержался на белом столике, — через час мы принимаем посольство Прекрасной.
На пятый день лечения меня порадовали ворохом одежды в добротном чемодане цвета сливочного масла. Чемодан был мой, как и одежда, из того периода жизни, когда еще мир был един, а муж приходил с работы усталый и требовал тарелку горячего супа.
