того дня, когда я пришла сюда за своей семьей. Он давал мне шанс доказать, чего я стою в его мире, где все человеческие ценности остаются за порогом, как бы мне ни хотелось за них уцепиться, прикрыться, как щитом. Не сделаю — второго шанса он не даст, у него и с первыми-то не густо. Чудовищное милосердие. Доказать свое право быть здесь или уйти, но уже насовсем, до конца дней гордясь, что осталась человеком.
Руки не просто дрожали, они ходили ходуном. Я ухватилась за гладкое прохладное железо и обошла стол. Мы не отрывали глаз друг от друга. Жертва и палач.
Выбранных «восстанавливающихся» убивали редко, особенно если блюдо понравилось и трапезу планируют повторить. Пример — лейтенант слева. Когда я прошла мимо, с недвижимых губ мужчины сорвался тихий хрип. Во что превратилось тело под распахнутой формой, я старалась не смотреть. Нечисть быстро поправляется, завтра этот лейтенантик как ни в чем не бывало будет вышагивать по графитовым коридорам, а Пашка с ее регенерацией нелюдя и того раньше. Меня никто не заставлял убивать ее, но руки все равно тряслись, сердце колотилось, ноги становились ватными.
Смысл ее наказания и моего испытания не в боли, а в том, кто ее причиняет. Я должна пролить кровь не врага, а друга, не в горячке боя, защищая себя, а поднять оружие на обездвиженную жертву. Змее предстоит пережить физическое унижение от той, которая стоит настолько ниже в пищевой цепи, что происходящее попросту абсурдно.
Еще одна ступенька вниз, еще чуть глубже в кроличью нору.
Я остановилась напротив Пашки. Капли крови продолжали свой мерный перестук, мужчина захрипел, на этот раз громче. Я едва не выронила нож, ладони вспотели и стали скользкими. Выбор есть всегда, как сказал Александр. Бросить железки и уйти или топнуть ногой, отказаться и высказать все, что я думаю на самом деле. А завтра повторить все снова. На короткое мгновение я представила на месте явиди свою бабку. Этого допустить нельзя. Еще одно самооправдание.
Отказ ничего не изменит, лишь сохранит руки и совесть чистыми. Я уже не в первый раз задалась вопросом: а стоит ли оно того? Стоят ли гордость и принципы разлуки с дочерью? Я знала, будет нелегко, легко никогда не бывает. Решение принято, осталось найти силы следовать за ним. И чем дольше я тяну, тем труднее решиться.
Будь на моем месте кто-то другой, кровь бы уже давно живописно растекалась по полу. Я заходила в кроличью нору так глубоко, что уже не видела света.
Пашка смотрела прямо, она не собиралась облегчать очередной переход, пусть он и свершается внутри меня. Седой стоял за спиной, не торопил, не уговаривал, не подталкивал.
Я выбросила руку вперед не думая. Резкий колющий удар от себя. Обоюдоострый нож вошел в живот явиди справа. Пашка не выдала боли ни звуком, ни движением, лишь двойные ромбы зрачков сузились.
— Тарелку, — скомандовал Кирилл.
Мне тут же подали глубокое блюдо из расписанной по краям керамики.
— Предпочитаю печень. Если нажмешь чуть сильнее, как раз достанешь, — повернулся ко мне Седой.
Но я не могла шевельнуться. Стояла, смотрела, а по щекам текли слезы.
— Отстань от нее, — вмешалась Прекрасная.
— Маленький кусочек, — Кирилл свел большой и указательный пальцы.
Я выдернула нож, лезвие громко звякнуло и свалилось в подставленное блюдо, окрасив его белое нутро в красный свет.
— Жаль, — Седой дотронулся до лезвия, — но не все сразу. — Улыбаясь, он рассматривал оставшуюся на пальцах кровь, а потом лизнул их. Неприличный, не подходящий мужчине жест. — Я могу и сам.
Ладонью, прикосновения которой я так хорошо знала, он провел по шее явиди, откидывая хвост темных волос с плеча. Но смотрел при этом не на змею, его прозрачные глаза не отрывались от моих. Он улыбнулся и склонился к ее груди. От первого же прикосновения Пашка вздрогнула и застонала. Не от удовольствия. От боли. Ее коже он дарил не ласку, он рвал ее зубами, вгрызаясь во вздрагивающее тело.
Вилка, которую я так и не решилась применить, упала на пол. Пашка закричала. Перед глазами все поплыло. Седой оторвался от змеи, полные губы, с которых так и не сошла улыбка, были красны от крови, она текла по подбородку, пачкая светло-серую рубашку.
— Не печень, но тоже вполне. — Он небрежно взмахнул рукой. — Можешь идти. — Его голова опять склонилась к ране на груди. На этот раз я услышала треск кости. Глаза явиди закрылись, и она повисла на перекладине, которую Прекрасная назвала рапирой.
Я выбежала в коридор и бессильно прислонилась лбом к прохладной стене.
— Прости, — услышала я через минуту, — мы хотели не этого.
