— Прекрасные не столь наивны, чтобы надеяться провернуть смену власти под носом у Кирилла. — Я обошла вокруг стола. — Он знает. Они знают, что он знает. Он знает, что они знают, что он знает, — я взмахнула рукой, — и далее по кругу.
— Да. — Мужчина был спокоен.
У того, что происходило этой зимой в Серой цитадели, не двойное дно и даже не тройное, все намного глубже, чем мы могли понять или представить.
— Но этого мало. — Я остановилась. — Мне очень доходчиво показали, какое чудовище Кирилл. К выводу, что без него всем будет лучше, я должна прийти сама. Седой с интересом наблюдает за спектаклем и иногда с охотой подыгрывает. Но этого мало!
— Поясни.
— Он заставил меня воткнуть нож в единственную подругу, мне сразу противопоставили Прекрасную, которая, по словам дочери, людей не ест. Дальше — больше, они хотят мира, а Кирилл льет кровь, война, которую… — Я достала телефон, вывела на экран фотографию и показала Александру. — Узнаешь?
Вестник поднял на меня глаза, в которых отразилось сожаление.
— Мне казалось, что я уже видела его мельком, — я повернула экран к себе и вгляделась в обледенелое лицо, — смутное чувство узнавания, почти дежавю. То, что ты сказал Прекрасной про представительство людей, — это был не совет. Это реальность. Сколько из тех, кто был с тобой, вернулось обратно в мир людей?
— Ни одного.
— Правильно, — я убрала телефон в карман, — их переделали, лишили разума. Всех, кроме тебя.
— Это тоже должно тебя возмутить, — он встал, — как поступили со мной и другими людьми.
— Должно. — Я вздохнула. — Кирилл развязал войну, не пожалев собственных стежек, на которые напали по его приказу, но под чужим именем. — Я остановилась напротив вестника. — Меня столько раз пытались убить, — стало тоскливо, — гархи у Юкова, лишенные разума на Заячьем холме, джинн в Поберково…
— Первые два — инициатива Ивана, причем личная, последний — южане.
— Еще раз здесь. Яд. Неудавшееся покушение должно подтолкнуть меня к решению.
— Очевидно. Лучше ты, чем тебя, — согласился вестник. — Я бы задумался, почему оно «неудавшееся». Как, подсыпая яд, можно быть уверенным, что жертва, в будущем исполнитель, на которого сделаны высокие ставки, выживет?
Я сглотнула и закрыла глаза. Мысль была не нова, ответ на вопрос известен. Чтобы контролировать «покушение», надо его совершать, надо быть рядом с жертвой. Испуг — да, смерть — нет. Не сейчас.
— Этого недостаточно, — упрямо повторила я. — Я не собираюсь его убивать, даже теперь, когда знаю как.
— Но ты знаешь, это больше, чем было у других. И подталкивать тебя не перестанут. Каждый следующий раз будет сильнее предыдущего. Знаешь свой болевой предел? — Я растерянно посмотрела на мужчину. — Ту черту, перейдя которую ты возьмешь в руки оружие и решишь, что жизнь демона этого не стоит?
Я подошла к столу, взяла старинный том в красном тканевом переплете и взвесила. На латыни книга выглядела внушительней, чем более поздний и компактный перевод. По сравнению со мной эти книги — динозавры, осколки эпохи, в которой люди еще не вели летоисчисления.
— Можно одолжить? — спросила я у вестника.
— Бери. — Он прищурился. — Уверена, что не ошиблась книгой? — Он поднял брови. — Латынь?
— Уверена.
— Как знаешь. — Он обошел стол и уселся обратно. — Учти, на каждой книге в этой библиотеке метка. Ни один том не должен покинуть этих стен.
— Что будет, если?..
— Лучше не проверять. — Он вытянул руку и взял с ближайшей полки первый попавшийся фолиант и раскрыл.
— Опять исследование?
Он не поднял головы, улыбаясь уголками губ. Эта недоулыбка была отражением моей недотревоги. Происходящее мне не нравилось, оно вызывало опасения, бесило, тревожило, но не пугало. Я не верила, что смогу убить Кирилла.
Идея, посетившая меня, когда я вошла в библиотеку, прочно засела в голове и требовала реализации. Я принесу охотнику легенду, о которой был уговор. О том, на каком языке она будет, не было сказано ни слова. Тём этим «не интересовался». Ни слова
