войны, потом много лет пытались отстроить заново. Им точно не слишком пришлось по нраву, что младший сын, вместо того чтобы увеличивать достояние семьи и вкалывать, словно вол, ездит на парадах перед лицом императора. Но деньги от меня они брали и глазом не моргнув, хоть это меня и не насторожило. Когда отец и мать постарели, мой старший брат взял обязанности главы семьи на себя. Вошел в какие-то подозрительные делишки с местной купеческой гильдией, взял у них в долг деньги, должен был отдать скотом, а скот якобы заболел и подох, а процент рос. Десятилетнего офицерского жалованья едва хватило, чтобы отодвинуть неминуемое на год. Они потеряли все: землю, животных – все, чем они обладали. Родители мои этого не пережили, всегда считали, что без собственного куска земли человек – ничто. Сестры – спасибо судьбе – были уже замужними, с детьми, а братья остались с тем, что унесли на себе. Якобы услыхали, как кто-то хвастается, что болезнь та – никакая не болезнь, а что некто животинку отравил, чтобы не смогли они уплатить долг и чтобы купцы перекупили их землю. Дурацкая история, но они в нее поверили. Потому решили отомстить, и, прежде чем я успел их удержать, один был мертв, второй – тяжелораненым дожидался суда, а последний сбежал в степи, преследуемый, словно бандит.
Несколько человек кивнули – такие истории были обычны. Люди в несколько мгновений теряли семейный достаток, одно неверное решение могло отобрать все, что накоплено за жизнь. Пас ты стадо в плохом месте, выбрал неправильного товарища по делу, одолжил деньги не у тех – и, что важнее, у богатых – людей: можешь жаловаться, но лишь на паршивую судьбу и собственную глупость.
– Когда я обо всем узнал, то сделал что должно. Собрал несколько приятелей и поехал по следу наемников, что гнались за моим братом. Мы добралсь до них чуть ли не в последний момент. Потом мы совершили налет на Андурен, где сидел мой второй брат, раненый. Кто-то об этом слышал?
Раздались бормотания, и, что странно, в большинстве из них звучало нечто вроде одобрения.
– В восемь лошадей мы подъехали под тюрьму, и прежде чем кто-то понял, что и к чему, мы уже гнали в степи. Так вот, ни с того ни с сего, я сделался вожаком дикой банды. Встреться мы тогда, чаардан порубил бы нас на куски. Но возврата уже не было, по крайней мере так я думал, – и началась жизнь бандита. Сперва… сперва я пытался сам делать вид, что это лишь месть за обиды семье. Мы нападали на караваны той гильдии, которая заняла наши земли, уничтожали все, что носило ее знак, захватывали их стада и табуны. Но потом их фургоны начали ездить в группах по двадцать или тридцать, к тому же в окружении с полсотни конных, а потому мы и шанса не имели на них напасть. Тогда я нанял еще людей, но эти не желали сражаться только ради мести. Хотели добычи, коней, вина и женщин. Потому, чтобы удержать их при себе, мы то захватывали табун, невесть кому принадлежащий, то нападали на одинокий фургон или своевольничали в лежащем на отшибе сельце. Так, шаг за шагом, я превращался в конного бандюка, дикого главаря. Держал я людей на коротком поводке, по-военному: никаких насилий, никаких убийств ради удовольствия, дисциплина и послушание. Взамен я вызволял их из проблем, которые смели бы с лица земли любую другую банду. Напоминало это мне старые добрые времена, когда мы атаковали се-кохландийцев, вот только теперь нападали мы на своих. Три года уходили мы от облав, били, где нас не ждали, натягивали нос армии, купеческим гильдиям, закону. Месть ушла в забытье, важны стали лишь слава, гордыня и веселая жизнь. Это было словно игра, я нашел себя в ней – а может, и потерял, да так сильно, что даже смерть братьев, погибших в одной из стычек, не слишком меня расстроила. – Кошкодур глянул на огонек лампадки, им удерживаемой. – Звался я тогда Аэрус Бланковик.
Растущий вот уже несколько минут шум взорвался гомоном. Бланковик? Тот самый Бланковик? Черный Бланковик?
– Наконец я столкнулся с лучшим, чем я. С лучшим среди всех. – Бывший бандит взглянул на командира чаардана. – Услышь я раньше, что Генно Ласкольник вернулся на восток, распустил бы банду и попытался сбежать куда-нибудь в другое место, пусть и на противоположную сторону империи. Но я не услышал… и мы попали в облаву, которую вел кха-дар. Каждая моя хитрость была впустую, всякий фокус оказывался не ценнее дерьма. Мы убегали три дня и три ночи, но погоня не отставала. Полупанцирная хоругвь отрезала нас от реки, а потому мы не могли даже сбежать на ту сторону границы, хотя и это, полагаю, не много бы нам дало. Наконец наутро четвертого дня они до нас добрались – в миг, когда я отдал приказ, чтобы каждый пытался спастись самостоятельно. Это был короткий бой, из тридцати моих людей выжили восемь. Некоторые служат со мной до сих пор.
Гомон и взгляды, бросаемые отовсюду. Кайлеан легонько улыбнулась.
– Я уже приготовился призвать льва и подняться на последний бой, когда появился он, – Кошкодур кивнул на Ласкольника, – и я сразу понял, почему нам ничего не удалось. И тут же возвратились старые воспоминания. Я едва не отсалютовал ему. А он узнал меня, даже не удивился, а потом задал вопрос, я задал ему ответный, то, что он произнес, мне понравилось, и вот я до сих пор езжу по степям.
Он улыбнулся выжидающе. Но, согласно обычаю, никто не промолвил и слова, пока не раздалась соответствующая формула.
