Сказания Меекханского пограничья. Восток – Запад

венлеггов. А за вихрями пришли всадники. Безумные и дикие, как и их богиня. Если бы тогда он не схватился с нею и не заставил отступить, возможно а’Ове’таху пришлось бы призвать всю Силу Кааф… Лучше не думать, чем бы это могло закончиться.

Он снова глядит на тонущее в ливневых струях поселение.

Его обитатели взбунтовались. Решили отбросить повинности и воспротивиться его воле. Это было… он поискал нужное слово… невообразимым. Он их господин, а они рождались, чтобы служить. Это единственный смысл и цель их существования. Уступить Воле. Их сопротивление… Словно, думается ему, твоя собственная ладонь отказалась ему служить. Словно твой собственный глаз отказался смотреть туда, куда ты его направляешь, и начал жить по своей воле. Что станешь делать в таком случае?

Отрежешь руку. Выколешь глаз.

Приближается один из разведчиков. Ему нет смысла ничего говорить, Узел пульсирует, и через миг образы и знания, которые добыл его воин, становятся его образами и знаниями. В селение находится меньше сотни обитателей, часть из них – больна. Осталось всего лишь несколько мужчин в расцвете сил. Знают, что, если покинут дома, меньше трети из них доберется до земель, где не идет дождь. На общем собрании они постановили остаться и ждать. Все решило мнение женщин, матерей. Глупо: разве люди рождаются не для того, чтобы умереть? Разведчику не приходится объяснять, откуда известно о совете, в сознании его есть тень пойманного врасплох стражника, молодого парня, есть работающий нож, резкий крик и размытая дождем краснота. Также есть образ частокола и вала. Ливень вымыл изрядную часть земли, обнажая деревянную конструкцию, многие колья стоят криво, хватит забросить петли – и большинство выворотится. В селении слишком мало людей, чтобы выиграть у дождя.

Он кивает, довольный. Он мог бы призвать Силу и уничтожить бунтовщиков одним жестом, но такие дела надлежит решать иначе. Он поворачивается к своим людям. Тридцать сосудов ждут в готовности.

– Что нам делать, господин? – Разведчик использует голос, чем его несколько удивляет. Но этот парень всегда был независим, даже после того, как Узел означил его.

– Убейте их, – отвечает он так, чтобы услышал каждый. – Убейте их всех.

* * *

Он проснулся, как привык просыпаться вот уже несколько лет, медленно перетекая из мира сна в реальность. Но нынче он сразу знал, где он находится. Понкее-Лаа. Банлеар, называемый также Лужником. Третий по размеру и самый молодой район Нижнего города. Место, традиционно связываемое с людьми, пытающими счастья в здешних стенах. Именно сюда чаще всего и попадали пришельцы из провинции, подмастерья, целители и ремесленники, пытающиеся найти работу в каком-то из городских цехов, чародеи, ищущие защитников или шанс сделаться членом сильной гильдии, странствующие актеры, наемные забияки, дворянская голытьба и огромная масса людей без профессии и умений, всем достатком которых была пара рабочих рук, а мотивацией – пустое брюхо. Хорошее место. Для возвращения.

Миг-другой он лежал неподвижно, чувствуя на языке железистый привкус и медленно, постепенно обнаруживая себя в собственном теле. Сегодняшний сон был легким, оборвался на подходящем моменте, спасши его от картины резни. Бывали у него и такие сны, после которых он несколько ночей боялся заснуть, – полные жестокости, по сравнению с которой работа мастера-палача показалась бы лаской любовницы. И дело было не в битвах, когда пульсирующая у него в венах Сила связывала и бросала в бой десятки тысяч воинов, но в резне, подобной той, от которой нынче его уберегло. Сны о хождении по земле, красной от крови безоружных, о мертвых мужчинах и женщинах, лежащих всюду окрест. И о детях: не пойми отчего, взгляд демона чаще всего притягивали дети. Неправда, что дети, пока они не выросли, умирают легче, что кажется тогда, будто они спят, будто сама Госпожа поцеловала их в лоб. Эти окровавленные останки редко выглядели спящими. Особенно если прежде раздавался приказ убивать их так, чтоб они чувствовали, как умирают.

Демон обладал максимальной властью над одержимыми им людьми. Они исполняли любой его приказ, точно и до последней буквы. Лишь порой где-то на дне их глаз появлялось мрачное отчаяние. А на сраженье они всегда шли с отчаянием безумцев, которые ищут спокойствия, даруемого лишь смертью.

Ему казалось, что эти кошмары пытаются втянуть его внутрь, в себя. В мир резни, дождя, отсутствия надежды и военного безумия, оставляющего под веками кровавые картины. В мир, где война перестала быть дорогой к цели и сделалась самодостаточной.

Это не были обычные сны. В обычном сне, будь ты жрецом, купцом, королем или императором, ты всегда остаешься собой. Ты помнишь себя как личность, даже если во сне отыгрываешь чужую роль. Твое истинное «я» продолжает ждать за тонкой линией, отделяющей сон от яви, и ты без проблем вскакиваешь в него, открыв глаза, как будто в старые разношенные сапоги. Порой забываешь о ночных страхах еще прежде, чем успеешь поссать с утра.