– Я даже не знал его настоящего имени. – Потом смотрю на Рингер. – Теперь остались только ты и я.
– О чем ты?
– Пятьдесят третье отделение. Мы последние. – Я щелкаю пальцами. – Черт, забыл Наггетса. Значит, трое. Кто мог такое представить? Что нас останется только трое? Что ж, я бы поставил все деньги на тебя. Хотя деньги больше ничего не значат, как и мое мнение. А на себя не поставил бы. Ни цента. Я уже столько раз должен был умереть, что со счета сбился.
– У тебя особое предназначение. – Констанс наклоняется ближе и тычет пальцем мне в грудь. – Для тебя в его плане отведено особое место.
– В чьем? Воша?
– Бога! – Констанс смотрит на Рингер, а потом снова на меня. – Особое место для всех нас.
Я смотрю на горку свежей земли:
– А у него какое было предназначение? Какое место ему уготовил Бог? Принять на себя мою пулю, чтобы я выжил и выполнил свое предназначение, каким бы оно ни было?
– Думаю, ты прав, Зомби, – говорит Рингер. – Никакого смысла в этом нет. Просто везение.
– Верно. Везение. Дамбо не повезло. А мне – наоборот. Например, повезло случайно упасть в яму, где пряталась Констанс, а потом и ты случайно набрела на нас.
– Да. Типа этого, – с непроницаемым лицом отвечает Рингер.
– Расскажи мне о шансах на удачу. Ты знаешь, как они выпадают, Рингер?
– И как же они выпадают, Зомби? – Голос у нее тоже ровный и невыразительный.
– Как в кино, когда герой попадает в безвыходное положение. Ты понимаешь, о чем я. Момент, когда качаешь головой и уходишь в отказ. Но вдруг в последнюю секунду появляются герои, а гады превращаются в полных придурков. Их всех убивают, и неприятностям конец. В реальном мире так не бывает.
– Это кино, Зомби, – очень спокойно говорит Рингер.
Она знает, к чему идет дело. Знает. Я в жизни не встречал никого умнее Рингер. И страшнее. Что-то в этой девчонке пугает меня до чертиков. Причем пугало всегда, с того самого дня, когда я впервые увидел ее в лагере. Она стояла на плацу со всеми и смотрела, как я отжимался на костяшках, пока под кулаками не растеклась лужа крови. Кажется, что она одним взглядом может выпотрошить тебя, как рыбу на кухонной доске. И холод. Но не такой, как в холодильнике, и не холод всех задолбавшей зимы. Нет. Это холод сухого льда. Холод, который обжигает.
– Ах, кино! – негромко восклицает Констанс. – Как же я скучаю по кино!
С меня хватит. Мое терпение кончилось. Я поднимаю пистолет и целюсь ей в голову:
– Тронешь винтовку – я тебя убью. Только шевельнись, и ты труп.
36
У Констанс отвисает челюсть. Она прижимает ладони к груди. Хочет что-то сказать, но я упреждающе поднимаю руку.
– И молчи. Скажешь хоть слово – умрешь. – Потом обращаюсь к Рингер, но смотрю при этом на Констанс. – А теперь колись: кто она такая?
– Зомби, я тебе уже говорила…
– Ты эксперт по многим вопросам, Рингер, но врать не умеешь. Что-то здесь не так. Скажи мне что, и я ее не убью.
– Я сказала правду. Ты можешь ей доверять.
– Последний человек, которому я поверил, выплеснул мне в лицо варево из кошатины.
– Не можешь поверить ей – поверь мне.
Смотрю на Рингер. Непроницаемое лицо, мертвые глаза и жгучий холод.
– Зомби, я никогда тебе не врала, – говорит она. – Без Констанс я бы не продержалась всю зиму.
– Ага, расскажи мне, как вы жили в самом очевидном укрытии на территории глушителя и при этом не замерзли насмерть, не умерли от голода, и вам не перерезали глотки. Валяй, я послушаю.
– Потому что я знаю, что надо делать.
– Чего? Как это понимать?
– Клянусь, Зомби, с ней полный порядок. Она из наших.
Пистолет дрожит. Это потому, что с рукой то же самое. Беру его двумя.
Констанс многозначительно смотрит на Рингер:
